Держали его сначала в КГБ. Камеры там шикарные, некоторые с телевизором. Одно время Васькв соседствовал с кем-то из наших крупных обэхаэсэсников. Тот утверждал, что сможет в течение часа организовать полмиллиона, чтобы откупиться. Только часа ему не давали.
Кагэбистов очень интересовало, что Василий собирался делать во Франции: идти работать на радио или разглашать что-нибудь сокровенное?
Запомнилось, как однажды в свою смену та самая добрая женщина (не поднимается перо назвать ее вертухайшей) вечером перед отбоем усадила всех за столом и раздала по кружке чая, по куску хлеба белого, по картошке и огурцу. Была пасха.
Мутные мертвые дни... Каждый начинался с того, что я подходил к клетке Васьки и подергивал матрац, ухватившись за угол его. Будил. Дразнился, на радость всем окружающим, и Васька начинал спросонок недовольно ехидничать-издеваться в ответ. Входить в чужую клетку запрещалось, а Васькин топчан был первым, слева за стеной.
Как-то утром я привычно ухватился за выглядывающий угол полосатой материи...
Вот оно, то второе ощущение... Ощущение легкости, с которой пополз матрац. Ощущение отсутствия на нем родного, в этот момент самого родного человека.
Ваську увезли ночью в четыре часа утра.
Какая разница, что происходило еще в последние дни там. Через неделю выписали. Опять под подписку.
Конечно, дух весны, оказавшихся зелеными деревьев и неба, пахнущего солнцем, выбил из меня все. Надолго опьянил. И это чувство хмельного состояния от свободы и весны казалось тогда самым сильным. Но оно прошло. И помнится теперь другое...
Дотлела между пальцами вторая сигарета.
Я помнил этот голос, голос дававшего интервью. Он верно поведал об успехах нашей психиатрии. Особенно в области содержания больных. Но я слышал только одну его фразу, последнюю:
«– За все время моего пребывания там не могу вспомнить ничего, что можно было бы назвать человеческим...»
Так замышлял я когда-то закончить тот свой рассказ. Рад, что не довелось написать его. Потому что каким бы заманчивым такое окончание ни было, оно будет нечестным. Васька никогда так не скажет.
(Четверо: Василий, Володя дальнобойщик, симулянт-онанист (оказавшийся приличным человеком) и я договорились встретиться в... году в Киеве на площади Победы первого мая в 10 часов утра.
Вспомнил об этом третьего мая.
Уже попав на «химию», написал Ваське письмо и получил ответ, в котором он усмехался по поводу того, что его родители предполагают, будто я – стукач.
Я почему-то больше не написал. А когда спохватился, начались уже нынешние смутные времена. Но адрес Васькин никогда не записывал и помню до сих пор.
Васька или кто другой, кто знает о нем, если нарветесь на эти записки, черкните пару строк на адрес Одесского главпочтамта. На всякий случай адрес Василия: г. Ереван, 4-й Нордкский массив, первый квартал, д. 25, кв. 23, Чаушан Александр...)
Может быть, излишне сентиментально описал эти популярные в перевоспитании шулеров (и не только их) заведения. Не помешает. Лишняя информация для тех, кто считает жизнь профессиональных игроков неунылой, полной романтики.
Глава 14. О совести
Как бы ни пыжился в этой главе, как бы ни пытался оправдать мораль профессии, читатель усмехнется: мошенник – он мошенник и есть. Шулер, «катала» – понятия не из словаря нравственности.
Проститутки заявляют, что смысл их профессии в сексуальном воспитании затурканных женами мужиков. Бандиты считают себя Робин Гудами. Думаю, и наемный убийца умудрится представить свою специализацию социально полезной. Объявит себя, к примеру, санитаром общества.
Каждый грешник не настолько грешен, чтобы не иметь трактовки своего греха. Хм... Каждый норовит себя оправдать.
Позвольте же высказаться и игроку...
Конечно, все эти высказывания будут выглядеть именно попыткой оправдаться. Но в том-то и дело, что шулера искренне полагают: оправдываться им не в чем.
А действительно, в чем?..
В том, что в игре используют ловкость рук, запрещенные приемы? Но разве кто-то когда-то слышал о том, чтобы, садясь играть, соперники договаривались: играем без этих приемов.
Я однажды слышал. Школьники начальных классов прежде, чем сыграть в «дурачка», сговорились.
Один:
– Играем честно...
Другой:
– А как это?..
Все. Других случаев таких детских договоров на моем веку не было.
И Дело не в том, что это само собой подразумевается. (Если бы такое имелось в виду, то хотя бы иногда, хотя бы раз на сто игр, на тысячу договор все же был бы озвучен). Дело в том, что умение устоять против этих приемов, этой ловкости включено в понятие игры. Каждый прием имеет контрприем, каждая ловкость – контрловкость. И в этом-то сам смысл игры – переиграть соперника во всех областях. В игре.
