королевскому домену были присоединены Нормандия, Анжу, Мен и Турень. Последующее расширение королевского домена за счет завоеванных территорий происходило в течение всего XIII в. Графство Тулузское пало после крестового похода против альбигойцев ив 1271 г. было тоже присоединено к королевскому домену. Монархию поддерживала и церковь, которая преподносила власть королей как ниспосланную свыше; церкви в свою очередь была выгодна поддержка светских правителей и стабильность государства, которую сильный правитель мог обеспечить. Священная природа королевской власти еще более подчеркивалась пышной и изысканной церемонией коронации и помазания в Реймсе; согласно легенде, священное миро для помазания было принесено голубем из Рая специально для крещения Хлодвига в 496 г. и с тех пор никогда не убывало. Со времен Робера II (996-1031) все более распространялось верование — отчасти из-за предрасположенности людей считать монархическую власть ниспосланной свыше, — что Капетинги обладают способностью излечивать золотуху одним прикосновением84.
Именно дед Филиппа IV Красивого Людовик IX Святой (1226-1270) придал власти Капетингов более амбициозную интерпретацию, чем это было до него, поскольку и сам Людовик Святой верил — причем куда более истово, чем все его предшественники, — что получил свой трон прямо из рук Всевышнего и что обязанностью его поэтому является управление королевством в строжайшем соответствии с христианскими принципами, которым он намерен был неотступно следовать как в личной жизни, так и в делах государственных. В результате, эксплуатируя представления о якобы сакральном характере королевской власти Капетингов, он смог выдвинуть идею «христианнейшего государя»85, которая, будучи доведенной до логического конца, полностью противоречила идее феодальной иерархии. В конечном итоге король обязан был исполнить священный долг по спасению своего народа, несмотря на любые созданные людьми ограничения и помехи. Л потому Людовик IX завещал преемникам весьма специфичную, «священную», функцию, характерную исключительно для французской монархии. В предисловии к жизнеописанию Людовика IX и его сына Филиппа III современник Филиппа IV Гийом де Нанжи, монах из Сен-Дени, особо перечислил, какие обязанности и какую ответственность возлагает эта функция на Филиппа IV. Он отослал свой труд королю, дабы тот, «осознав благость поистине достойных всяческой похвалы действий предшествующих государей, его деда и отца, считал их образцом добродетели и всматривался в них, как в зеркало, радуясь перед лицом Господа нашего тому, что происходит из столь замечательного и благородного рода, достойного всяческой похвалы»86.
Таким образом, Филиппу IV досталась столь богатая «руда», что из нее с легкостью можно было сковать то, что впоследствии было названо «политической теологией»87, т. е. средство для воспитания верноподданнических чувств. Однако эффективность этого в значительной степени снижалась отсутствием общегосударственного аппарата управления, который соответствовал бы далеко идущим планам Капетингов. Примитивную управленческую структуру прошлых веков необходимо было усовершенствовать. Филипп II уже начал этот процесс, назначив чиновников (получавших от короля жалованье) на некоторые посты в королевском домене; этих чиновников называли на севере бальи, а на юге — сенешалями. В то же время в центральных областях страны были расширены старые административно-хозяйственные институты, не справлявшиеся уже со все увеличивавшимся потоком документации, вызванным юридической и военной деятельностью светских властей. Были учреждены постоянные административные должности. Подобные перемены не могли не сказаться на изменении самой природы управления государством, однако же основные цели короля пока оставались прежними. Создание корпуса чиновников на жалованье, установление постоянных государственных институтов, зарождение «эмбрионального» аппарата управления в Париже — все это уже вполне могло помочь осуществить основные задачи Капетингов: усилить феодальные права монархии и стать верховными суверенами. Однако следовавшим за Людовиком Святым французским королям оказалось все труднее воплощать эту идею в жизнь, ибо практические возможности не поспевали за их желаниями. Филипп IV Красивый был первым из монархов, кому довелось вплотную столкнуться с подобными проблемами, произраставшими непосредственно из тех побед, которые Капетинги одержали как феодальные монархи и верховные суверены.
Вряд ли когда-либо удастся воссоздать точный облик короля Филиппа IV, однако современники, похоже, единодушно считали его статным красавцем, бледнолицым и светловолосым. Он был прекрасным рыцарем и охотником88. Однако его личность как бы заслоняет от нас небольшая группа государственных деятелей, которые, похоже, и «делали политику», т. е. формулировали и осуществляли задачи государства. С 90-х годов XIII в. главной фигурой среди них являлся Пьер Флот, хранитель печати и канцлер королевства, занимавший эти посты до самой своей смерти в 1302 г. Затем, в 1307 г., хранителем печати стал Гийом де Ногаре, оказывавший огромное влияние на короля до своего последнего дня — он умер в 1313 г. Однако примерно с 1310 г. королевский камергер Ангер-ран (Энгерран) де Мариньи становится, по всей видимости, также одной из наиболее влиятельных фигур среди советников короля. Флот, родом из Дофине и весьма знатного происхождения, и Ногаре, родом из-под Тулузы, посвященный в рыцари самим королем в 1299 г., были юристами, наиболее яркими представителями так называемых легистов, которые заняли столь выдающееся положение при Филиппе IV89. Тесно связан с Ногаре также другой легист, Гийом де Плезиан (Плезьян), который часто действовал от имени Ногаре. Мариньи был менее типичен в этом узком кругу близких королю лиц. Он происходил из небогатой дворянской семьи из норманской части Век-сена и не был столь блестяще образован, как королевские легисты. Его по-настоящему сильной стороной были финансы и дипломатия, и, став в 1308 г. главой финансового ведомства, действовал он весьма эффективно. В последние три-четыре года правления Филиппа Красивого вся переориентация королевской политики, отказавшейся от великих юридических битв под руководством Флота и Ногаре, произошла, похоже, под самым непосредственным влиянием Мариньи90.
Свидетельства современников короля Филиппа не слишком хорошо помогают проникнуть за ту «ширму», которой «отгородили» его от истории королевские министры. Когда эти современники бывали недовольны действиями короля, они чаще всего прибегали к расхожим аргументам. Так, например, монах Ив из Сен-Дени считал, что грабительские денежные реформы и тяжкие поборы «в значительной степени производятся по подсказке советников короля, а не по воле самого государя»91. Не все, впрочем, были настолько ограниченными. Анонимный автор, писавший в первые годы правления Филиппа IV, критиковал короля за то, что тот окружил себя «вилланами», т. е. ворами и бандитами всех мастей, людьми, которые уже по природе своей жестоки, испорченны и злобны. Эти люди, считал он, подобны язве, которую необходимо исцелить, чтобы все государство выздоровело. Справедливость и не ночевала в королевстве, потому что король почти все свое время проводит на охоте, писал этот автор92. Еще более прямо высказывался Бернар Сэссе, епископ Памье, которому пришлось сурово поплатиться за свои слова. Как то было указано в доносе на него, епископ сравнивал короля с совой, которую птицы в древности избрали своим царем из-за ее необычайной красоты, хотя на самом деле сова оказалась птицей совершенно никчемной. Епископ якобы утверждал далее: «таков и наш французский король, который красивее всех на свете, но только и умеет, что пялить на других глаза, как сова». И далее: «Хуже того: королевству французскому суждено пережить свое падение именно во время правления этого короля, поскольку он десятый по счету король со времен Гуго Капета» — так якобы говорил ему Людовик Святой, когда Сэссе был еще аббатом Памье93. Другие же современники Филиппа IV, напротив, его идеализировали. Гийом де Ногаре, чье возвышение и последовавшее благосостояние почти полностью зависели от королевской милости, выступил на заседании суда, посвященного расследованию преступлений Бонифация VIII и состоявшегося уже после кончины последнего, с таким панегириком королю:
Современная же точка зрения по поводу Филиппа IV примерно такова: этот монарх был
