Лошадиное лицо Фелипе Алемана залил гневный багрянец, к нему подошли Мартин Флорес, Пабло Алькасар и Рикардо Эррикавера. Эта троица постоянно держалась вместе. Вот и теперь они дружно обливали презрением дерзкого техасца. Сеньор Валентин, стоявший ближе всех к Энрике Аррикальду, выразил молчаливое сочувствие к чересчур гостеприимному хозяину этого дома. Центром группы являлся Фелипе Алеман – их признанный оратор Аррикальд-младший занял место молчаливого наблюдателя. Его чувства выдавало лишь гневное пламя, сверкавшее в глазах всякий раз, как в поле зрения попадала фигура Гарета.
– Да ведь ваш чудесный Санта-Анна прирожденный диктатор! – сокрушенно покачал головой Гарет. – Он обзавелся марионеточным парламентом и теперь принимает один за другим законы, противоречащие конституции. А ведь он был таким демократичным, когда пришел к власти, верно? И дал полную свободу в проведении реформ. Но сам лишь дожидался подходящего момента, чтобы объявить реформы неэффективными. Просто уму непостижимо, как вы до сих пор не раскусили его истинных намерений?! А тем временем его следующей целью стал Сакатекас – самый сильный штат Федерации. Для начала он приказал распустить местную милицию, и когда правительство штата не подчинилось, отправил карательные войска. И вы рады-радешеньки падению губернатора Гарсии и его сторонников, а ведь эти люди всего лишь отстаивали свою свободу. Ну что ж. сегодня Санта-Анна лишил свободы их. А завтра настанет и ваш черед!
– Вы что же, почитаете нас всех за дураков, сеньор Доусон? – надменно фыркнул Фелипе Алеман. – Нечего делать вид, будто вас волнует участь Сакатекаса. его правительства и его народа! Вы злитесь, потому что чувствуете угрозу для себя и прочих американцев! Вас интересует толь– ко собственное благополучие да ваши владения – а вот их-то вы сейчас и можете лишиться! И поделом – давно пора дать урок выскочкам-янки, которые возомнили себя выше правительства нашей великой страны!
– Сеньор Алеман, вы дурак. В гостиной повисла мертвая тишина. Наконец дон Энрике обрел дар речи и осторожно произнес:
– Гарет, мы все понимаем, как вам сейчас тяжело и тревожно. Наверняка вы больше всего на свете желали бы немедленно оказаться дома, чтобы лицом к лицу противостоять возможной угрозе. И все же, друг мой, я бы попросил вас не позволять политическим пристрастиям брать верх над здравым смыслом и хорошими манерами. И вы, и Фелипе – мои гости. Я чрезвычайно высоко ценю вашу дружбу и смею надеяться на взаимные чувства, поэтому прошу вас на время позабыть про политические распри и вести себя пристойно.
Дон Энрике обернулся к Фелипе Алеману, дождался его короткого кивка и посмотрел на Гарета.
Гарет также кивнул:
– Конечно, я согласен. И прошу прощения – не за политические взгляды, а за то. что выложил их в столь неподходящий момент. Вы совершенно правы. Здесь не время и не место для подобных споров. Прошу прощения, дон Энрике… и у вас, сеньоры…
С облегчением заметив улыбку на лице дона Энрике, Гарет покосился на Фелипе Алемана. ^ от стоял неподвижно, надменно выпятив тощую грудь. Только голова его странно подергивалась, отчего сей мексиканский джентльмен до смешного напоминал разъяренного петуха. Едва справившись с желанием свернуть морщинистую шею этой птице, Гарет отвернулся.
Он не спеша направился к боковому столику, на котором заманчиво поблескивал хрустальный графин с бренди, и так сжал в руках его граненые бока, словно умирал от жажды. День начинался так славно: он проснулся, наслаждаясь свежим ароматом тела Анжелики, чувствуя под рукой тугую округлость ее грудей… а потом все пошло кувырком.
Впрочем, вырвавшееся на волю раздражение было порождено не только известиями из столицы. Не в силах подавить дрожь в руках, злой сам на себя, Гарет торопливо плеснул в бокал янтарную жидкость и осушил его одним глотком. Черт побери, он давно в этом нуждался! Денек выдался просто кошмарный! Гарет машинально выпрямился и провел рукой по густым темным волосам.
Рассеянный взгляд Доусона устремился к окну, а в памяти возникло лицо Анжелики в тот момент, когда они подъехали к ее дому. Судя по напряженной спине и упрямо выпяченному подбородку, она все еще сердилась. Однако взгляд прекрасных серебристых глаз запылал такой горячей любовью, когда появился этот мальчишка, Карлос, что тепло этого чувства ощутили даже ладони Гарета.
Техасец потряс головой. Эта сцена преследовала его с самого утра. Ибо в этот самый миг вдребезги разлетелось его вполне сложившееся представление об Анжелике. Обворожительная, желанная, расчетливая, отлично сознающая свою красоту, она оказалась наделена недюжинным умом и гордостью. Этот неукротимый, дерзкий дух освещал живым пламенем чудесные глаза и не давал Гарету покоя.
Однако этим утром благодаря встрече с маленьким мальчиком он увидел другую Анжелику – и с той минуты буквально изнывал от желания испытать на себе ее любовь. Нет уж! Ему стоит почаще вспоминать о том, как умело она стравливает друг с другом неравнодушных к ней мужчин, как сходит по ней с ума Эстебан Аррикальд – и как удачно она корчит из себя святую невинность перед Питером Макфадденом, доведя этого теленка почти до такого же состояния, в котором пребывал сам Гарет.
С тех пор как он вернулся на асиенду, что-нибудь все время мешало ему улучить минуту, чтобы повидаться с Анжеликой. Злорадство, которого не скрывал Эстебан Аррикальд, сидя напротив Гарета за обедом, только подливало масла в огонь. Доусон уже ни о чем не мог думать, кроме отношений с Анжеликой.
Он просто диву давался той власти, которую она приобрела над ним. Гарет так стремительно осушил бокал бренди, что на глазах выступили слезы.
– Добрый бренди приятно пить не спеша, смакуя, Гарет. Похоже, нынче вечером ты совсем не владеешь собой, – доверительно произнес за спиной Эстебан.
– Ты преувеличиваешь, Эстебан, – презрительно отвечал Доусон. – Ведь всего несколько минут назад я чуть не свернул шею вашему надутому Фелипе Алеману, однако сумел сдержаться.
– Ах, ты сумел сдержаться… Ну что ж, отныне это тебе будет удаваться легче, чем до сих пор…
Последовавшую за этим тишину нарушил осторожный вопрос Гарета.
– Как прикажешь тебя понимать, Эстебан?
– Понимай что так, что тебе не придется больше охаживать Анжелику. Она сама решила верно и преданно служить своему хозяину.
– А под хозяином ты подразумеваешь…
– Конечно, я подразумеваю себя и только себя! Мы имели обстоятельную беседу после вашего возвращения, и в итоге она униженно благодарила меня за великодушно предоставленную возможность снова служить мне верой и правдой. Признаюсь, это была весьма трогательная сцена.
– Я тебе не верю.
– Какое несчастье! Впрочем, ты можешь услышать это из ее собственных уст. Нынче ночью она будет ждать меня на тропинке возле дороги. Это вполне подходящее место, и нам не составит труда найти такую же уютную полянку, как тебе этим утром. Я уверен, что Анжелика сумеет тебя убедить. О, она была чрезвычайно убедительна, когда захотела продемонстрировать мне…
– Ублюдок!
– Гарет, ты удивительно несдержан сегодня! – раскатисто захохотал Эстебан.
– Я не верю ни одному твоему слову!
– Ну что ж, придется тебе поверить Анжелике! У входа в гостиную поднялась суета, и Эстебан с сияющей улыбкой обернулся. Появились дамы, и Аррикальд поспешил к ним, не спуская глаз со взволнованного личика Долорес Валентин.
Облегченно вздохнув, Анжелика расставила на полке последние тарелки и боязливо покосилась на Кармелу. Старая повариха явно разочаровалась в ней. Теперь Анжелика потеряла свою единственную союзницу в замкнутом мирке кухни. Кармела сегодня почти не разговаривала с молодой кухаркой. Зато ревностно исполняла указания донны Терезы и ни на минуту не спускала с нее глаз. Обязанности горничной велели исполнять Хуаните, которая, судя по злорадной ухмылке, намеревалась извлечь из этого немало пользы.
Гарету Доусону будет намного проще столковаться с Хуанитой, нежели с нею. Почему-то эта мысль усугубила давящую на сердце тоску. И воспоминания о его колдовских ласках, о сильном, горячем теле, нежном, молящем шепоте…
