как Адам отправился в военный лагерь, прошло уже больше месяца. И она не имела ни малейшего понятия о том, чем закончился штурм форта Карильон и что стало с Адамом. Аманда старалась думать об этом как можно меньше. Ей и без того хватало неприятностей, и прежде всего нужно было беспокоиться о сыне.
Именно этому Аманда решила посвятить все свои мысли и поступки. Неудача, сопутствовавшая Роберту в первый месяц их совместной жизни, только распалила в нем упрямство и желание во что бы то ни стало поскорее зачать ребенка. И если бы Аманда не так боялась за своего сына – кто знает, может быть, жалкие, отчаянные попытки ^Роберта завоевать ее любовь имели бы больший успех? Но стоило ей увидеть, с каким отвращением он смотрит на Джонатана всякий раз, когда она подносит его к груди, какое нетерпение и раздражение вызывает любой звук, изданный милым, невинным младенцем, – ее ненависть вспыхивала с новой силой, а страх напоминал о том чудовище, которое притаилось за обращенным на нее вроде бы душевным взглядом карих глаз.
На протяжении последних дней ее отчаяние все возрастало, и, несмотря на честные попытки утихомирить Роберта и безропотно уступать его участившимся приставаниям с напускной ответной страстью, выдержка то и дело изменяла Аманде, и наружу прорывались истинные отвращение и гнев. В ответ Роберт неизменно впадал в ярость, и всякий раз, выместив на ее слабом, беззащитном теле свою звериную жестокость, он потом приходил в ужас от того, что натворил, и мучился от раскаяния и следующие несколько дней обращался с Амандой бережно и нежно. И так продолжалось до тех пор, пока верх снова не брала его необузданная похоть.
Подошел к концу второй месяц, и у Аманды снова начались женские недомогания. На этот раз ей было не до торжества, испытанного при первом доказательстве своей победы. Нет, она по-прежнему содрогалась при одной мысли о ребенке от Роберта. Но она очень боялась, что Роберт снова придет в бешенство, узнав об очередном поражении.
И Аманда до последнего молчала о своих месячных. Вот уже настало время готовить ужин из тех немногих скудных запасов, что еще оставались в избушке. Она постаралась вести себя спокойно. Однако ночь подступала все ближе, и Роберт так или иначе должен был все узнать. Аманда не спеша накормила Джонатана и уложила его спать. Судя по нараставшему нетерпению в глазах Роберта, он вот-вот предложит ей сделать то же. Молчать дольше было нельзя, и она произнесла как можно более непринужденно, старательно избегая смотреть Роберту в глаза:
– Знаешь, у меня начались месячные.
В избушке повисла такая напряженная тишина, что даже дрова в очаге, похоже, перестали трещать. Наконец Аманда набралась храбрости и посмотрела на Роберта – оказывается, он так и застыл на месте, не донеся трубку до рта. И тогда у нее на глазах его лицо медленно исказилось от тяжелейшей душевной муки. Швырнув трубку на пол, он мгновенно оказался рядом с Амандой и схватил ее за плечи.
– И ты готова плясать от радости, верно, Аманда? – Он говорил глухо, уткнувшись лицом ей в макушку. – Целый месяц я старался убедить себя, что поверил в искренность твоих ласк, хотя знал, что все это притворство, вызванное страхом. – Он прижал ее к себе так, что она чуть не задохнулась и стала дышать часто-часто, а сам продолжал сдавленно, прерывисто, сотрясаясь от избытка чувств: – Сейчас ты снова выиграла, но ведь за этим месяцем последует еще один, и еще… И мы не ступим отсюда ни шагу, пока у тебя под сердцем не зашевелится мой ребенок и пока я не буду уверен, что владею тобой до конца.
На миг отстранившись, Роберт подхватил ее легкое тело и отнес в постель. Осторожно уложил Аманду и принялся раздевать неловкими, дрожащими руками. Обнажились пышные белоснежные груди, и Роберт задержался на секунду, чтобы покрыть их жадными, жгучими поцелуями. А затем он снова принялся раздевать ее, и Аманда испуганно охнула:
– Роберт, ты ведь знаешь, что сегодня нельзя. У меня месячные.
Однако он не обращал внимания на ее слова, пока не раздел совсем. После чего поспешил освободиться от одежды сам, забрался в кровать и привычно прижался к ней всем телом. Аманда была в отчаянии; она чувствовала, как его переполняет желание, несмотря на то что близость сегодня была невозможна. И с огромным облегчением услышала его шепот:
– Нет, Аманда, я не трону тебя. Я просто хочу, чтобы ты была рядом и я видел, что ты принадлежишь мне, только мне. – Он поколебался и все же сказал – тихо, ласково: – Я так люблю тебя, Аманда. И рано или поздно ты тоже полюбишь меня. Вот увидишь.
Незаметно подкрался рассвет, и начался новый день в том глухом лесу, что удерживал Аманду с сыном куда надежнее чугунных решеток. Роберт был верен своему слову и с молчаливым упорством стал готовиться к зимовке: коптил мясо, сушил ягоды, собирал орехи, не надеясь особо на помощь Аманды, которая открыто возражала против его намерений. И страсть Роберта ничуть не ослабела. Напротив, его приставания становились все более частыми, и выносить их было все тяжелее. А Роберту все казалось мало – он был готов без конца любоваться Амандой, прикасаться к ней и ласкать в самых интимных местах. Однако стоило попытаться избавиться от его назойливых рук – в карих глазах зажигалась еще более сильная страсть, и он буквально набрасывался на Аманду, чтобы лишний раз утвердиться в своем господстве над дивным телом. Наконец ей так надоедала эта бесконечная возня, что она попросту возвращалась к прерванной работе, стараясь делать вид, что не замечает ею рук и торжествующего, пылающего взгляда.
Как ни странно, но за время своего вынужденного сожительства с Робертом Аманда почти не изменилась внешне, и ничто не говорило о ее бесконечных муках, кроме равнодушного, неподвижного взгляда. Окончательно иссякли былые ревность и тепло, и лишь любовь к ребенку горела в сердце. Она не смела больше думать о Чингу – считала себя оскверненной настолько, что не была достойна даже вспоминать о том чистом, чуть ли не святом чувстве, что существовало когда-то между ними. Ее душу покинула призрачная надежда на свободу. Как долго ей еще удастся противостоять упрямству Роберта и не забеременеть? Пока он трудился впустую – но ведь ясно же, что без конца это продолжаться не может. Все внутри у нее было разрушено, уничтожено, убито, а отчаяние и безнадежность так велики, что от прежней живой и милой Аманды оставалась лишь пустая – пусть и по- прежнему прекрасная – бездушная оболочка.
Яркий, солнечный рассвет не принес особого тепла – ведь даже чудесные деньки в октябре уже слишком коротки и прохладны. К концу этого месяца пришло очередное свидетельство того, что Аманда все еще не успела забеременеть. Роберт встретил эту новость с угрюмым упрямством – видимо, утешался тем, что грядет долгая зима, а значит, и длинные, темные ночи. При мысли об этом Аманде делалось дурно, и она старалась держаться, думая только о сыне. Он, Джонатан, краснокожий темноглазый малыш, был единственной нитью, связывавшей ее с жизнью, омраченной бесконечным позором и унижением.
Аманда поспешила собрать свежевыстиранные пеленки и вынесла их наружу, надеясь высушить побыстрее на солнце. Роберт с самого утра ушел на охоту. По мере приближения зимы с ее долгими ночами, когда Аманда лишится возможности хоть ненадолго оставаться в избушке одной, в душе неуклонно нарастал липкий, мертвящий страх. Не желая портить нечастые минуты уединения, Аманда постаралась заглушить в себе эти мысли и сосредоточилась исключительно на мокрых пеленках и ласковом тепле осеннего солнышка.
Как ужасно эта осень не походила на предыдущую! На несколько коротких мгновений Аманда поддалась слабости и вспомнила прошлый октябрь с его открытиями, с полученными ею первыми уроками любви… Чингу! Даже теперь, когда Аманда считала, что в ее душе не оставалось места для нормального чувства, ей становилось больно от утраты. Она зажмурилась, представив ласковый, чуткий взгляд угольно-черных глаз, сверкавших на мужественном, бронзово-красном лице, и широкую, открытую улыбку, предназначенную только ей одной. Не в силах больше выдержать эту пытку и чувствуя, что может умереть от тоски, Аманда приказала себе выбросить из головы Чингу и думать исключительно о том, чем сейчас занимается.
Она так преуспела в этом намерении, что даже не обратила внимания, как зашелестели за спиной кусты, пока глубокий, звучный голос не окликнул ее еле слышно:
– Аманда!
Она ошарашенно застыла, она узнала этот голос в тот же миг! Медленно, нерешительно Аманда обернулась к кустам – и ее синие глаза встретились с такими знакомыми, такими близкими зелеными глазами! Милое, нежное лицо вспыхнуло на секунду от счастья и моментально побледнело пуще прежнего. Она задрожала и покачнулась. Адам выскочил из своего укрытия и подхватил ее на руки, не давая упасть. И так велико было счастье снова прижать к груди ее легкое, хрупкое тело, что Карстерс на миг зажмурился, упиваясь этой минутой, о которой мечтал столько месяцев. «Аманда, моя милая, моя любимая!» – повторял он про себя, а вслух бормотал какие-то бессвязные, смешные слова утешения, стараясь подбодрить испуганное юное существо, дрожавшее у него в объятиях. Ради такого вот момента он был готов снова и снова пройти через те испытания, что выпали на его долю за последнее время.
Адам довольно смутно помнил первые дни, когда в бреду метался по койке в убогом колониальном госпитале и мучился от острой, режущей боли в груди, не дававшей ему даже говорить. Впрочем, ему не было нужды позже расспрашивать кого-то о том, чем кончилась атака, – достаточно было взглянуть на окружавшие его лица несчастных, расплатившихся собственной кровью за ужасный разгром, Он снова и снова с отчаянием осматривал все закоулки комнаты в надежде увидеть единственное, самое
