Это трудная работа. В этом месте подъем, и, как только люди перестают цепляться за колеса и удерживать повозку, она катится назад. Во мраке люди скрипят зубами, ворчат, борются с ней, как с чудовищем.
Барк потирает бока и окликает кого-то из неистовых людей:
— И ты думаешь, у тебя что-нибудь выйдет, старый селезень?
— Черт подери! — орет солдат, весь поглощенный своим делом. Осторожней! Тут камень! Сломаете колымагу!
Он делает резкое движение, опять толкает Барка и на этот раз набрасывается на него:
— Ты чего стал на дороге, чурбан?
— Да ты пьян, что ли? — отвечает Барк. — «Чего стал на дороге?» Ишь выдумал! Помолчи! Вшивый!
— Сторонись! — кричит еще кто-то, ведя людей, согнувшихся под тяжелой ношей.
Больше негде стоять. Мы везде мешаем. Нас отовсюду гонят. Мы идем вперед, расступаемся, пятимся.
— А кроме того, — бесстрастно, как ученый, продолжает Кокон, — есть еще дивизии; каждая устроена приблизительно так же, как и корпус…
— Да знаем, знаем. Хватит!
— Вот разбушевалась кобыла в конюшне на колесах, — замечает Паради. Это, наверно, теща жеребца.
— Бьюсь об заклад, это кобыла лекаря; ветеринар сказал, что это телка, которая скоро станет коровой!
— А ловко все это устроено, что и говорить! — с восхищением воскликнул Ламюз; но его оттерла толпа артиллеристов, которые несли ящики.
— Правильно, — соглашается Мартро, — чтобы перевезти весь этот скарб, надо быть смышленым и не зевать… Эй ты, смотри, куда лапы ставишь, чертова требуха!
— Ну и перевозка! Даже когда я с семьей переезжал в Маркуси, и то хлопот было меньше. Правда, я тоже не дурак.
Все замолкают; в тишине опять раздается голос Кокона:
— Чтобы видеть погрузку всей французской армии, находящейся на позициях, — я уже не говорю о тыле, где еще вдвое больше людей и учреждений, вроде лазаретов (они стоили девять миллионов и эвакуируют семь тысяч больных в день), — чтобы видеть такую погрузку в поезда по шестидесяти вагонов, отправляемых один за другим через каждые четверть часа, потребуется сорок дней и сорок ночей.
— А-а! — восклицают все.
Но это слишком величественно для их воображения; эти цифры им уже надоели. Солдаты зевают, и среди этого столпотворения, среди беготни, криков, молний, отсветов и дымов они смотрят слезящимися глазами, как вдали, на вспыхивающем горизонте, проходит чудовищный бронепоезд.
VIII
ОТПУСК
Прежде чем двинуться вперед по дороге, ведущей через поля к окопам, Эдор присел у колодца. Он был бледен; вместо усов у него торчали только жалкие пучки волос. Обхватив руками колено, он поднял голову, посвистел и во весь рот зевнул.
От опушки леса, где стояли телеги и кони, как в цыганском таборе, шел к колодцу обозный солдат с двумя брезентовыми ведрами, которые плясали при каждом его движении. Он остановился перед этим сонным безоружным пехотинцем и взглянул на его туго набитый мешок.
— В отпуск ходил?
— Да, возвращаюсь из отпуска, — ответил Эдор.
— Ну, старина, тебе можно позавидовать: шесть дней погулял! — сказал обозный солдат и пошел дальше.
Но вот еще четыре человека идут вниз по дороге тяжелым, неторопливым шагом; от грязи их сапоги превратились в карикатуры на сапоги. Заметив Эдора, они останавливаются, как один человек.
— А-а, вот и Эдор! Эй, Эдор! Эй, старина, значит, вернулся! - восклицают они, бросаются к нему и протягивают руки, такие большие и грубые, словно на них бурые шерстяные перчатки.
— Здорово, ребята! — отвечает Эдор.
— Ну, что? Как? Хорошо провел отпуск?
— Да, — отвечает Эдор. — Неплохо.
— Мы ходили в наряд за вином и малость нагрузились; пойдем с нами, а?
Они гуськом спускаются по откосу и, взявшись под руки, идут по полю, усыпанному мокрой известкой, которая под их ногами хлюпает, как тесто, замешиваемое в квашне.
— Значит, повидал женку? Ты ведь только ради этого и жил, только о ней и говорил; стоило тебе рот открыть, и пошло: «Мариетта, Мариетта».
Бледный Эдор нахмурился.
— Видеть-то я ее видел, но только один разок. Никак нельзя было по-другому. Не повезло: что ни говори, а это так.
— Как же это случилось?
— Как? Знаешь, мы живем в Вилле-л'Аббе; в этом поселке всего четыре домика, ни больше, ни меньше; он стоит по обе стороны дороги. Один из домов и есть наш кабачок; Мариетта его содержит, или, верней, опять содержит, с тех пор как его больше не осыпают снаряды и «чемоданы».
И вот перед моим отпуском она попросила разрешение на въезд в Мон-Сент-Элуа, где живут мои старики; я ведь получил отпуск в Мон-Септ-Элуа. Понимаешь?
Мариетта — бабенка с головой, знаешь, она попросила разрешение задолго до моего отпуска. Но, как на грех, мой срок пришел раньше, чем она получила разрешение. И все-таки я поехал. Знаешь, у нас в роте нельзя зевать: пропустишь очередь, пропадет отпуск. Я и остался ждать Мариетту у моих стариков. Я их очень люблю, а все-таки ходил с кислой рожей. А они были рады видеть меня и огорчались, что я с ними скучаю. Но что поделаешь? К концу шестого дня — к концу моего отпуска, накануне отъезда — парень на велосипеде, сын Флоранс, привозит мне письмо от Мариетты: она пишет, что еще не получила пропуска…
— Вот беда! — восклицают собеседники.
— …но, — продолжает Эдор, — что мне остается только одно: пойти к мэру Мон-Сент-Элуа (он выхлопочет мне разрешение у военных властей) и приехать самому в два счета к ней в Вилье.
— Это надо было сделать в первый день, а не на шестой!
— Ясно! Но я боялся с ней разминуться и прозевать ее; с первого же дня я все ждал ее, все надеялся, что вот-вот увижу ее в открытой двери… Ну, я и сделал, как она мне написала.
— А в конце концов ты ее видел?
— Всего один день, или, вернее, одну ночь.
— Этого достаточно! — весело восклицает Ламюз.
— Еще бы! — подзадоривает Паради. — За одну ночь такой молодец, как ты, натворит делов! Из-за него и жене придется потом поработать!
— То-то у него такой усталый вид! Погляди! Вот уж погулял! Босяк! А-а, скотина!
Под градом сальных шуток бледный Эдор мрачно качает головой.
— Ну, ребята, заткните глотки на пять минут!
— Расскажи-ка!
— Это не басня! — сказал Эдор.
— Так ты, говоришь, скучал со своими стариками?
— Ну да! Как они ни старались заменить мне Мариетту, как ни угощали вкусной домашней ветчиной и водкой, настоянной на сливе, как ни чинили мое белье, как ни баловали… (Я даже заметил, что при мне они
