НА МЕЖДУНАРОДНОМ КОНГРЕССЕ
В июле солнце над становищем поднимается рано. В половине пятого уже светло. Накануне отец обошел соседей, договорился сегодня ехать на рыбалку. Для него, Васятки, рыбалка плавными сетями — всегда праздник. Тут и азарт, и сила, и хитрость требуются. Иначе принесешь, как мать говорит, «два тайменя — один с вошь, другой помене». Вместе с мужиками поднялись и бабы. Мать с Глафирой тесто поставили. Пироги собираются печь. Вернутся днем рыбаки — печенюшки разные будут с пылу, с жару, пироги.
Позавтракали второпях, чем бог послал, взвалили на плечи сеть и пошли к реке. По тропинке шли гуськом — впереди маленький узкоглазый эвенк Афанасий, за ним Савва Лочехин, его сын Тимоха, здоровенный, как медведь, Иван Меньший, отец с братом Мотькой и с ним, Васькой.
Тропка узкая, всегда мокрая от плесени, покрытая мхом. Повизгивая от удовольствия, путается в ногах общительная лайка Дымка. Поплавки в сети бренчат в такт шагам. Миновали кривую ольху, черную от удара молнии, старую лиственницу с поломанной ветром вершиной. Справа заалели кольца саранок, потянуло ветерком. Вот и место, где спрятаны лодки. Тут тихо и спуск к воде удобный.
Неспокойная река Муна. Какие-то темные внутренние силы вечно тревожат ее, не дают успокоиться. Шумит на каменных бычках, завивается в воронки, глухо бьется, словно ворча, о скалистые берега.
На двух лодках поднялись выше к густо заросшему кустарником острову, ткнулись о песчаный берег. Между островком и близкой косой шла неглубокая протока.
— Ишь ельцы играют, — сказал отец, любуясь всплесками на воде. — Чует душа, хороший улов будет.
Отец сегодня за старшого. У них в становище такой порядок — на каждую тоню свой старшой.
Мужики сняли портки, поеживаясь и смеясь вошли в воду. Вода холодная, от нее пощипывает кожу, сводит икры ног. Впереди него идет Савва Лочехин. У Саввы здоровая, как арбуз, грыжа. Он засовывает ее обратно и, чтобы не вылезала, подбинтовывает живот широким, выделанным из шкуры изюбра, ремнем. Этот ремень неотрывно приковывает Васяткин взгляд, он спотыкается и роняет в воду свой край сети.
— Васька, куды зенки вылупил? — зло кричит отец. — Всю рыбу выпустишь, паршивец.
Потом, когда они начинают медленно подтаскивать края сети к берегу, Васятка замечает, как пока еще на глубине в ней мощно бьет хвостом огромная рыбина. Она так велика, что брызги от ударов хвоста заливают ему рубаху, шею, лицо, а гул стоит такой, будто это стучат по воде плицы нового парохода «Михаил Водопьянов».
— Таймень! — кричит Васятка. — Сдохнуть на месте. Пуда на три!
Неожиданно шум над протокой стихает, словно таймень ослаб и перестал биться, куда-то исчезают отец и все мужики из становища, воцаряется странная тишина… В ней отчетливо слышится знакомый хрипловато-картавый голос: «Доброе утро! Доброе утро!» Опять этот подлец Жако не дал поспать, разбудил ни свет ни заря. Такой сон испортил. Василий Прокофьевич натягивает на голову одеяло: «Все! Хватит. Если Анюта не уберет его, буду спать в кабинете. Сколько можно терпеть ее причуды. Надоело». Но неутомимый и вежливый Жако не унимается: «Доброе утро, Вася! Вася, доброе утро!» — повторяет он, и тогда рассерженный Василий Прокофьевич сбрасывает с себя одеяло, спускает ноги на устланный ковром пол и видит, что он находится в незнакомой комнате, где нет никакого Жако, а стоит широкая под старину кровать с коваными резными спинками, миниатюрный письменный стол с оригинальным, похожим на канделябр, светильником, в углу теплится камин, а сквозь опущенные жалюзи окна сочатся полосы пронзительно яркого солнечного света, С улицы доносится громкая музыка.
«Ну и ну, — думает он, наконец приходя в себя и вспоминая, что вчера поздно вечером они прилетели в Мельбурн и остановились в многоэтажном отеле «Виктория». — Приснится же такая чертовщина. Почти тридцать лет прошло с тех пор, как они ходили всем становищем на рыбалку, а во сне видел так, словно это было вчера. Интересно, почему картины детства до самой старости не выцветают, не вытесняются из памяти другими более важными и поздними событиями?
Когда вчера они екали из аэропорта в отель, встречавший делегацию член организационного комитета конгресса сказал, что им повезло. Завтра в городе начнется музыкальный фестиваль под открытым небом, на который собрались оркестры со всей Австралии, а вечером состоится грандиозный фейерверк. Судя по ритмичному грохоту, который доносится на семнадцатый этаж, фестиваль уже начался.
Большинство делегатов на такие конгрессы приезжают с женами. Заботами о них занят специальный дамский комитет. Но у нас с женами ездить не принято. Увидев четверых русских, спускающихся по трапу самолета, полная дама, член комитета, спросила с плохо скрытой иронией:
— Ваши жены, конечно, больны?
— Больны, — односложно буркнул Чистихин. Остальные смущенно улыбнулись.
Василий Прокофьевич, как был в трусах и босиком, подошел к окну, поднял жалюзи и сразу в глаза ударила синева залива Порт-Филлип, толпы людей на площади перед отелем.
Когда вылетали из Москвы, стояла жара, разгар лета, а здесь в южном полушарии сейчас зима, но зима сиротская, австралийская. Иногда идет дождь, с океана задувают пронзительные ветры, но часто над головой светит яркое солнце, и тогда на улицы и набережные высыпают толпы гуляющих. Об этом тоже успел рассказать словоохотливый член оргкомитета конгресса.
Василий Прокофьевич брился перед зеркалом в ванной и вспоминал, что перелет был трудный — сначала десять часов на ТУ-104 до Дели, короткая остановка глубокой ночью, чай, кока-кола, потом в одиннадцать утра посадка в Сингапуре. Горячий липкий воздух, стопроцентная влажность и все кругом странного синего цвета — небо, море, горы. А через несколько часов пересадка на «боинг» австралийской авиакомпании «Квонтас» и еще целая ночь полета над усыпанной бесчисленными островами Микронезией, Тиморским морем и всей Австралией. В общей сложности сорок часов лету и две бессонные ночи.
Пока во время полета в «боинге» в наушниках играла тихая приятная музыка, он слушал ее, дремал и думал о доме, но когда в них начинал неистовствовать рок-н-ролл, гремел усиленный динамиками голос Элвиса Пресли, Василий Прокофьевич снимал наушники, закрывал глаза и вспоминал, что он знает об Австралии. Он мало знал об этой стране. Помнил, что до сих пор здесь сохранились «ископаемые» животные — утконос, ехидна, кенгуру, медвежонок коала. Что Австралия знаменита своими овцами. Их насчитывается более двухсот миллионов, и они дают свыше половины настрига шерсти в мире. Еще за месяц до отъезда он принес несколько книг об Австралии, но успел прочесть лишь начало одной из них. Порт-Филлип назван по имени капитана королевского флота Артура Филлипа, основавшего на восточном берегу Австралии (ее называли тогда Новой Голландией) колонию для преступников и ставшего ее первым губернатором. Пожалуй, это было все, что он знал…
В дверь номера осторожно постучали.
— Одну минуточку! — закричал он, торопливо надевая брюки. — Входите, пожалуйста.
Вошла молоденькая девушка, немного чопорная, строго одетая, как должны одеваться служащие дорожащего своей репутацией, фешенебельного отеля — крахмальная кружевная наколка на голове, отороченный кружевами белоснежный крахмальный фартучек. А из-под коротенькой юбочки виднелись хорошенькие точеные ножки.
