Море-океан

— Вы мне льстите, маркиза.

— Ничуть… ваша книга поистине…

— Здравствуйте, доктор Савиньи.

— Адель…

— Адель, дочь моя, негоже столько канителиться: доктор крайне занятой человек…

— А вы наверняка уже одолели доктора бесконечными вопросами о его похождениях. Не правда ли, Савиньи?

— Беседовать с вашей матушкой для меня одно удовольствие.

— За беседой и чаю недолго остыть.

— Вы бесподобны, Адель.

— Мерси.

— Еще чашечку, доктор?

— Темные глаза, говоришь?

— Как есть темные.

— Высокого роста, с черными гладкими волосами…

— Связанными на затылке, сударь.

— Моряк?

— Смахивает на моряка. Но одет… как все, даже вполне прилично.

— И не назвал своего имени.

— Нет. Только сказал, что вернется.

— Вернется?

— Его обнаружили в таверне у реки… случайно… мы ловили двух дезертиров, а наткнулись на него… он называет себя Филиппом.

— Он не пытался бежать?

— Нет. Только возмущался, спрашивал, на каком основании его забирают… обычное дело. Сюда, Савиньи.

— И что вы ему сказали?

— Ничего. По нынешним временам полиция не обязана объяснять причину задержания. Мы, правда, не можем держать его долго, если не найдем достаточных оснований… Но об этом позаботитесь вы, не так ли?

— Конечно.

— Вот, проходите. Не надо слишком высовываться. Вон он, там, видите?

Предпоследний справа.

— Тот, что у стены…

— Так это он?

— Пожалуй, нет.

— Точно?

— Точно не он. Извините.

— Однако приметы полностью совпадают.

— Совпадают, но это не он.

— Послушайте, Савиньи… Вы можете быть героем Королевства и близким другом всех на свете министров, но это уже четвертый человек, которого…

— Не огорчайтесь. Вы и так потрудились на славу.

— Да я не о том. Мы никогда его не найдем, и знаете почему? Потому что он мертв. Он сбежал из зачуханной больницы в этой зачуханной Африке, протопал черт-те сколько по какой-то чертовой пустыне и подох себе, изжарившись на солнышке. Все. Сейчас, в другой части света, этот субчик удобряет горстку песка.

— Сейчас этот субчик уже в городе и скоро до меня доберется. Вот полюбуйтесь.

— Письмо?

— Позавчера его подбросили к моей двери. Читайте, читайте…

— Всего одно слово…

— Зато отчетливое, согласитесь.

— Томас…

— Томас. Вы правы, Пастор. Вам никогда его не найти. Но не потому, что он мертв. А потому, что он жив. Он живее нас с вами, вместе взятых. Он жив, как зверь, вышедший на охоту.

— Савиньи, уверяю вас, что…

— Он жив. И, в отличие от меня, у него есть все основания не умирать.

— Но это безумие, Савиньи! Такой блистательный врач, знаменитость, именно теперь… когда перед вами распахнулись двери Академии… Вы и сами прекрасно знаете, что ваш труд о воздействии голода и жажды… словом, хоть мне он кажется скорее литературным, нежели научным…

— Барон…

— … он тем не менее весьма впечатлил моих коллег, и я искренне рад за вас. Академия преклоняется перед вашим charme… равно как и перед вашим… печальным опытом… Все это я понимаю, но я решительно не могу понять, почему именно сейчас вы вбили себе в голову, будто вам нужно уединиться в богом забытой глуши и стать, вы только послушайте, сельским лекарем, кажется, это так называется?

— Так, барон.

— С чем вас и поздравляю… В этом городе не сыскать врача, который не хотел бы, да что я говорю, не мечтал бы о вашей известности, о таком блестящем будущем… А вы, что же вы такое надумали, голубчик? Удалиться на практику в какое-то захолустье… кстати, что это за дыра?

— Это в глуши, барон.

— Представьте, я догадался. Но где?

— На краю света.

— Как прикажете вас понимать? Выходит, и знать этого нельзя?

— Таково мое желание, барон.

— Экий, право, вздор. Вы несносны и непредсказуемы, Савиньи. Глаза бы мои на вас не смотрели. Я не нахожу никакого мало-мальски приемлемого оправдания вашему неслыханному поведению и… и… вынужден заключить, что вы попросту лишились рассудка!

— Как раз наоборот: я не хотел бы его лишаться, барон.

— А вот и Шарбон… Видите… во-он там, в низине.

— Вижу.

— Славное местечко. Вам здесь будет хорошо.

— Будет.

— Приподнимитесь, доктор… Так… Подержите-ка… Вот. Всю-то ночь бредили, надобно что-то делать. — Я же не велел тебе останавливаться. Мари.

— Что это вы?.. Неужто вставать замыслили…

— Замыслил, Мари, замыслил…

— Нельзя вам…

— Кто из нас врач: ты или я?

— Видели бы вы себя этой ночью… Ох и худо вам было… Ровно умом помешались… Все говорили с какими-то призраками, а кричали-то…

— Кричал?

— Опять на море серчали.

— Ха-ха-ха, опять?

— Все-то вы старое ворошите, доктор. А старое ворошить — только жизнь себе мрачить.