пользуются репутацией потрясающих любовников. Насколько я понимаю, их сексуальная принадлежность зависит только от желания партнера.
– Очень похоже на Милягины представления о Рае.
– До тех пор, пока ты знаешь, чего ты хочешь, – сказал Оскар. – А иначе, позволю себе заметить, это может привести к определенным недоразумениям.
Она рассмеялась.
– Уж он-то знает, чего хочет, поверь мне.
– Ты говоришь по опыту?
– По горькому опыту.
– Общаясь с мистифом, он вполне мог, так сказать, откусить больше, чем он в состоянии прожевать. У моего друга в Изорддеррексе, Греховодника, одно время была любовница, которая содержала бордель. У нее было шикарнейшее заведение в Паташоке, и мы с ней прекрасно ладили. Она постоянно предлагала мне стать торговцем живым товаром и привозить ей девочек из Пятого Доминиона, чтобы она могла открыть новое дело в Изорддеррексе. Она утверждала, что мы заработаем целое состояние. Разумеется, ничего конкретного мы так и не предприняли. Но мы оба любили говорить на венерические темы – почему-то люди, когда слышат это слово, всегда думают о болезнях, а не о Венере... – Он замолчал, словно утратив нить истории, а потом вновь заговорил:
– Но как бы то ни было, однажды она рассказала мне, как в ее борделе одно время работал мистиф, что причинило ей кучу хлопот. Ей чуть было не пришлось закрыть свое заведение из-за дурной славы. Ты, наверное, думаешь, что из такого существа получилась бы идеальная шлюха? Но на самом деле очень многие клиенты не хотят видеть, как их желания обретают плоть. – Рассказывая все это, он не отрывал от нее глаз, и улыбка играла у него на губах. – Не могу понять, почему.
– Может быть, они боялись быть теми, кто они есть на самом деле.
– Я так полагаю, ты считаешь это глупым.
– Разумеется. Ты есть, кто ты есть, и никто иной.
– Трудно, наверное, жить в соответствии с такой философией.
– Не труднее, чем пытаться убежать.
– Ну, не знаю. Лично я в последнее время много думал о бегстве. О том, чтобы исчезнуть навсегда.
– Действительно? – спросила она, пытаясь скрыть признаки волнения. – Но почему?
– Слишком много птиц уселось на насесте!
– Но ведь ты остаешься?
– Мной владеют колебания. Англия весной так обворожительна. А летом мне будет не хватать крикета.
– Но ведь в крикет играют повсюду, разве нет?
– Нет, в Изорддеррексе не играют.
– Ты хочешь отправиться туда навсегда?
– Почему бы и нет? Никто не найдет меня, потому что никто никогда даже не узнает, куда я делся.
– Я буду знать.
– Тогда, может быть, мне придется взять тебя с собой, – сказал он, испытующе глядя на нее, словно предложение было сделано со всей серьезностью, и он очень боялся отказа. – Можешь ли ты примириться с этой мыслью? – сказал он. – Я имею в виду, с мыслью о том, чтобы покинуть Пятый Доминион.
– Вполне.
Он выдержал паузу и наконец произнес:
– Я думаю, настало время показать тебе кое-какие из моих сокровищ. – Он поднялся со стула. – Пошли.
Из туманных замечаний Дауда она знала, что в запертой комнате на втором этаже хранится что-то вроде коллекции, но характер ее, когда он наконец отпер дверь и пригласил ее войти, немало удивил ее.
– Все это было собрано в Доминионах, – объяснил Оскар. – И принесено сюда вот этими руками.
Он повел ее по комнате, давая краткие пояснения по поводу некоторых странных предметов и вытаскивая из укромных мест крошечные вещицы, которые она могла бы не заметить. В первую категорию, среди прочих, попали Бостонская Чаша и «Энциклопедия Небесных Знаков» Год Мэйбеллоум, во вторую – браслет из жучков, пойманных в ловушку всей совокупляющейся цепочкой – четырнадцать пар, – пояснил он, – самец входит в самку, а та в свою очередь пожирает самца, оказавшегося перед ней, – круг завершался самой молодой самкой и самым старым самцом, которые, благодаря самоубийственной акробатике последнего, оказались лицом к лицу.
Разумеется, у нее возникла масса вопросов, и ему было приятно играть роль учителя. Но на несколько вопросов ответов у него не нашлось. Как и люди, разграбившие империю, потомком которых он являлся, он собирал свою коллекцию с постоянством, вкусом и невежеством, которые не уступали друг другу. И все же, когда он говорил об артефактах, даже о тех, назначение которых было ему неведомо, интонация его обретала трогательную
