– Боюсь? Ну, как сказать, ну, в общем-то. Да. В некотором роде. Да. То, что там случилось: ты подошел так близко к Просвету, и тебя не затянуло туда, а потом – ты так изменился... – Тут только Миляга обратил внимание, что черное облако до сих пор облепляло его. – ...Так вот, все это представляет дело совсем в другом свете. Я не понимал, прости меня, это было очень глупо с моей стороны, но, понимаешь, я не понимал, что нахожусь в обществе, ну, как это сказать, такой силы. Если я, понимаешь, там, что ли, чем-то, так сказать, обидел или оскорбил...
– Нет, что ты.
– Ну, я мог вести себя слишком вольно.
– Мне было приятно быть в твоем обществе, Флоккус.
– Спасибо, Маэстро. Спасибо. Спасибо.
– Пожалуйста, перестань меня благодарить.
– Хорошо. Непременно. Спасибо.
– Ты говорил, что должен мне что-то передать.
– Я должен? Да, я должен.
– От кого?
– От Афанасия. Ему очень хотелось бы вас увидеть.
Вот и третий человек, с которым он должен попрощаться, подумал Миляга.
– Только отведи меня к нему, если можешь, – сказал он, и Флоккус, безмерно счастливый, что остался в живых после этого разговора, повел его прочь от пустой постели.
За те несколько минут, которые отняло у них путешествие по телу полотняного зверя, ветер, почти неощутимый в сумерках, стал подниматься с новой яростью. К тому времени, когда Флоккус провел его в комнату, где ждал его отец Афанасий, стены лагеря бешено сотрясались. Пламя расположенных на полу светильников трепетало при каждом порыве ветра, и в его отблесках Миляга увидел, какое скорбное место Афанасий избрал для их расставания. Комната служила моргом: весь пол ее был завален трупами, закутанными в самые разнообразные тряпки и покрывала. Некоторые были аккуратно завернуты, большинство – едва прикрыты. Еще одно доказательство того, что и так уже было ясно: никакими целительными свойствами это место не обладало. Но ни время, ни место не располагали к тому, чтобы вести этот спор. Не стоило оскорблять чужую веру, когда ночной ветер сотрясал стены, а под ногами валялись мертвецы.
– Хотите, чтобы я остался? – спросил Флоккус у Афанасия, уже перестав надеяться на освобождение.
– Нет, нет. Идите, разумеется, – ответил Афанасий.
Флоккус повернулся к Миляге и отвесил ему небольшой поклон.
– Для меня это было большой честью, сэр, – сказал он и поспешно удалился.
Когда Миляга вновь обернулся к Афанасию, тот уже стоял в дальнем конце морга, пристально глядя на одно из завернутых в саван тел. Перед приходом в это мрачное место он переоделся, сменив свой свободный яркий плащ на синие одеяния такого темного оттенка, что они казались почти черными.
– Итак, Маэстро... – сказал он. – Я искал Иуду в нашем стане и пропустил тебя. Весьма неосторожно с моей стороны, не так ли?
Все это было произнесено доброжелательным светским тоном, что сделало и без того туманное заявление вдвойне загадочным для Миляги.
– Что ты хочешь сказать? – спросил он.
– Я хочу сказать, что ты обманом проник в наш лагерь, а теперь собираешься удалиться, не заплатив цену за осквернение святыни.
– О каком обмане идет речь? – сказал Миляга. – Мистиф был болен, и я думал, что здесь он может поправиться. А если я не сумел соблюсти какие-то формальности там у Просвета, то, надеюсь, вы простите меня. У меня не было времени пройти курс теологии.
– Мистиф не был болен. А если и был, то ты сам сделал его больным, чтобы втереться в наши ряды. Даже не пытайся возражать. Я видел, что ты там делал. Что собирается сделать мистиф? Доложить о нас Незримому?
– Ты не мог бы сказать поточнее, в чем конкретно ты меня обвиняешь?
– Я даже задумывался, действительно ли ты пришел из Пятого Доминиона, или это тоже часть заговора?
– Нет никакого заговора.
– Но я слышал слова о том, что революция и теология – две несовместимые вещи, что, разумеется, кажется нам очень странным. Как вообще одно можно отделить от другого? Если ты собираешься изменить хотя бы крошечную деталь в своей жизни, ты должен отдавать себе отчет в том, что рано или поздно последствия этого изменения достигнут божественных ушей, и тогда тебе надо держать ответы наготове.
Миляга выслушал всю эту тираду, думая, не проще ли уйти отсюда и оставить Афанасия бредить в одиночку. Было совершенно очевидно, что ни в одном его слове нет ни капли смысла. Но он чувствовал себя обязанным проявить немного терпения, хотя бы в благодарность за те мудрые слова, которые он произнес над ними во время венчания.
– Так ты думаешь, что я являюсь участником какого-то заговора? – спросил Миляга. – Я правильно понял?
