Юдит.
– А что ты будешь делать, когда он умрет? – спросила она. – Ведь он умрет, ты понимаешь это? Он должен умереть. Миляга, конечно, захочет проявить великодушие, как все победители, и простить преступления своего брата. Но слишком многие потребуют его головы.
Раньше Юдит никогда не приходила в голову мысль о возможной смерти Сартори. Даже в Башне, зная, что Миляга погнался за ним наверх, чтобы положить конец его злодеяниям, она не верила, что он может умереть. Но в словах Целестины заключалась неоспоримая правда. Его головы потребуют и люди и Боги. Даже если простит Миляга, не простит Джокалайлау, не простит и Незримый.
– Вы с ним очень похожи, – сказала Целестина. – Оба – копии с более совершенных оригиналов.
– Вы никогда не знали Кезуар, – сказала Юдит. – Так что вы не можете утверждать, что она совершеннее.
– Копии всегда грубее. Такова их природа. Но, по крайней мере, инстинкт у тебя хороший. Вы действительно созданы друг для друга. Ведь ты сохнешь по нему, почему бы тебе не признаться в этом откровенно?
– А почему я должна изливать перед вами свою душу?
– А разве ты не за этим сюда пришла? Там тебя никто не смог утешить.
– А вы что, подслушивали у дверей?
– С тех пор как меня сюда привезли, я слышала все, что происходило в этом доме. А то, что я не слышала, я почувствовала. А то, что я не почувствовала, я предсказала.
– Например?
– Например то, что этот мальчик кончит тем, что совокупится с юной девственницей, которую ты привезла из Изорддеррекса.
– Для этого не нужно быть оракулом.
– А Овиат – не жилец в этом мире.
– Овиат?
– Он называет себя Отдохни Немного. Тот самый, которого ты чуть не раздавила. Он недавно попросил Маэстро благословить его. Он убьет себя еще до наступления утра.
– Почему?
– Он знает, что когда Сартори погибнет, ему тоже настанет конец, сколько бы раз он ни клялся в своей верности победившей стороне. Он мыслит здраво и хочет уйти вовремя.
– Вы намекаете на то, что мне неплохо бы последовать его примеру?
– Не думаю, чтобы ты оказалась способной на самоубийство, – сказала Целестина.
– Вы правы. Мне есть ради чего жить.
– Материнство?
– И будущее. Этот город ожидают великие перемены. Я Уже видела их в Изорддеррексе. Воды поднимутся...
– ...и великие сестры будут расточать свою любовь с какого-нибудь пригорка.
– Почему бы и нет? Клем рассказал мне, что произошло, когда явилась Богиня. Вы были в экстазе, и не пытайтесь это отрицать.
– Возможно. Но неужели ты думаешь, что это может сделать нас сестрами? Что у нас общего, кроме пола?
Вопрос был задан для того, чтобы ужалить, но его откровенность позволила Юдит заново увидеть Целестину. Почему она так настаивает на том, что между ними нет никакой связи, кроме принадлежности к женскому полу? Именно потому, что такая связь существует и кроется она в самом сердце их вражды. Теперь, когда презрение Целестины освободило Юдит от необходимости почитать ее, ей было нетрудно заметить, в чем пересекались их истории. С самого начала Целестина заклеймила Юдит как женщину, от которой воняет соитием. Почему? Да потому, что от нее исходил тот же запах. А постоянные упоминания о беременности Юдит – разве они не вызваны той же причиной? Целестина ведь тоже выносила ребенка для той же династии богов и полубогов. Она так же была использована и так никогда и не смогла с этим примириться. Выражая ненависть к Юдит – оскверненной женщине, которая упорно не желала каяться в своей сексуальности, в своей плодовитости, – она тем самым обвиняла в каком-то грехе саму себя.
Что это был за грех? Угадать было не так-то трудно, а еще легче – сформулировать в словах. Целестина задала откровенный вопрос. Теперь настала очередь Юдит.
– А что, это действительно было изнасилование?
Целестина одарила ее взглядом, исполненным испепеляющей злобы. Ответ, однако, прозвучал весьма умеренно.
– Боюсь, я не знаю, что ты имеешь в виду.
– Ну, я не знаю, – ответила Юдит, – как бы мне выразиться попонятнее? Она выдержала паузу. – Скажем, так: действительно ли отец Сартори взял вас против вашего желания?
Целестина изобразила презрение, а вслед за ним – оскорбленную невинность.
– Ну, конечно же, – сказала она. – Неужели я могла сама попросить о таком?
