и пошел, шатаясь, вниз по лестнице, игнорируя команды Саклинга.
Зверь поднес лапу к морде и стал втягивать носом запах крови, тут прогремел выстрел, и он почувствовал удар в плечо. Впрочем, Шеппард не успел выстрелить еще раз, перед тем как его жертва рванулась к двери и оказалась возле него. Выронив пистолет, он сделал жалкое движение к лестнице, но зверь, легко ударив его по затылку, раскроил череп. Тот повалился навзничь, наполняя коридор своим запахом. Забыв про остальных врагов, зверь набросился на мясо и принялся есть.
Кто-то произнес: «Баллард».
Зверь блаженно, одним глотком, проглотил глаза мертвеца, как великолепных устриц.
И вновь, то же слово: «Баллард». Он не стал бы отрываться от своей трапезы, но его слух был задет всхлипываниями. Он был мертв по отношению к себе – но не к горю. Отбросив пищу, он обернулся и посмотрел на коридор.
Плачущий человек лил слезы только из одного глаза, другой, пристально-неподвижный, был неуместно сухим. Но боль в здоровом глазу была неподдельной. В нем было отчаяние, и зверь знал это: слишком близко он был от боли, и эйфория превращения не могла стереть ее полностью. Всхлипывающего человека крепко держал другой человек, приставив пистолет к голове своего пленника.
– Если ты сделаешь еще одно движение, – сказал захватчик, – я разнесу его голову на куски. Ты понимаешь меня?
Зверь облизнулся.
– Скажи ему, Криппс! Это твое дитя. Заставь его понять!
Одноглазый пытался говорить, но слова не слушались его. Кровь из живота струилась сквозь его пальцы.
– Ни одному из вас не нужно умирать, – продолжал захватчик. Зверю не понравилась тональность его голоса; он был навязчивый и коварный. – Вы больше интересны Лондону живыми. Так почему бы тебе не поговорить с ним, Криппс? Скажи, что я не причиню ему вреда.
Плачущий человек кивнул.
– Баллард… – простонал он. Его голос был слабее, чем у другого. Зверь прислушался.
– Скажи мне, Баллард, – сказал он, – что ты чувствуешь?
Зверь не мог понять смысл вопроса.
– Прошу тебя, скажи мне. Просто из любопытства…
– Черт тебя возьми, – сказал Саклинг, плотнее прижимая пистолет. – Здесь не дискуссионный клуб.
– Тебе хорошо? – Криппс не обращал внимания на пушку.
– Заткнись!
– Ответь мне, Баллард. Что ты чувствуешь?
Зверь все смотрел и смотрел в глаза Криппса, полные отчаяния, и постепенно до него стало доходить значение звуков, которые тот издавал, слова становились на свои места, как стекла мозаики. «Тебе хорошо?» – повторял человек.
Баллард услышал, как смеется его глотка, и нашел там несколько звуков, чтобы ответить.
– Да, – сказал он плачущему человеку. – Да. Мне хорошо.
Не успел прозвучать ответ, как рука Криппса метнулась к руке с пистолетом. Что было у него на уме – самоубийство или побег – уже не узнает никто. Палец на спусковом крючке дернулся, и пуля пробила навылет голову Криппса и разбрызгала его мысли по всему потолку. Саклинг отбросил тело и стал поднимать руку с пушкой, но зверь был уже рядом.
Если бы в нем оставалось больше человеческого, Баллард, может быть, заставил бы Саклинга помучиться, но у него не было таких извращенных желаний. Единственная его мысль – сделать врага мертвым наиболее эффективным способом – была реализована двумя короткими смертоносными ударами.
Разделавшись с ним, Баллард подошел к распростертому на полу Криппсу. Его стеклянный глаз не пострадал. Он смотрел неподвижно, уцелевший среди всеобщей бойни. Вынув его из искалеченной головы, Баллард сунул глаз в карман, затем вышел под дождь.
Улицы были в сумерках. Он не знал, в каком районе Берлина оказался, но его внутренние импульсы, освобожденные от рассудка, вели его через тень окраинных улиц к пустырю за городом, посреди которого стояли одинокие развалины. Может быть, кто-то и знал, чем они являлось раньше (аббатством? оперой?) но, как бы то ни было, время пощадило их от разрушения, хотя все остальные здания на несколько сот ярдов вокруг были сровнены с землей. Когда он шел по проросшему булыжнику, ветер сменил направление на несколько градусов и донес до него запах его племени. Их было много, собравшихся под сводами руин. Некоторые, опершись о стену, курили компанией сигарету, другие обратились в настоящих волков и теперь рыскали в темноте, как призраки с золотыми глазами, иных же можно было бы назвать людьми, если бы не их хвосты.
Хотя он опасался, что имена могут быть запрещены в их клане, все же спросил двух влюбленных, играющих перед совокуплением под стеной, знают ли они человека по имени Мироненко. У самки была гладкая безволосая спина, а с живота свешивалось с десяток полных сосков.
– Слушай, – сказала она.
