— Значит — еще меньше, чем остальным. Но кое-что я слышала, конечно. Разреши мне продолжать по-египетски, Ааро! Мне будет проще рассказывать.
— Почему? Я глупый не понимать много ваших слов? — Он сделал вид, что обиделся, но не смог сдержать улыбку.
— Что ты! Я в жизни не встречала никого умнее тебя! Ведь ты всего две недели учишься говорить по-нашему!
— Тогда почему?
— Просто потому, что наш язык не подходит для таких разговоров. Мы — народ пастухов. У нас много слов про скотину и траву, но мало слов про Бога и душу. И я не понимаю, зачем тебе, мой любимый, понадобилось наше убогое наречие!
— Наречие? А — это речь, да? Что ж, — Ааро перешел на родной язык, — говори, как тебе легче. Для того и понадобилось, чтобы понять, как говорить с твоим народом о Боге.
— А зачем тебе говорить с ними о Боге?
— Не о скотине же — в этом они понимают больше меня. Но ты обещала рассказать, что знаешь про вашего Бога!
— Я знаю только то, что рассказывают жрецы, а они рассказывают мало. Говорят, что давным-давно где-то там, — Мириам неопределенно махнула рукой на восход, — жил наш предок.
— Там — это в Ханаане?
— Нет. В центре земли Сенаар, а может, и того дальше.
— А, черноголовый.
— Его звали Абрахам, а жену его — Сара.
— Удивительно!
— Что удивительно, госп… Ааро?
— Ты же знаешь, что я не коренной египтянин. Вот и кожа у меня светлее, и лицом я больше похож на вас, а не на них, и волосы рыжие, как у тебя. Мои предки — из страны Миттани, но они были не хурриты, а пришлые — из восточных стран, а туда тоже, говорят, перебрались из Середины Земли. Так вот, создателя нашего народа и всего мира звали Брахма, а жену его — Сара-свати. Выходит, мы с тобой — родственники, только далекие очень.
— Так, верно, и Богу нас один?
— Бог у всех один. Только не все об этом знают. Так что ты говорила про вашего? Как его зовут?
— В том-то и дело, что никак. Когда он открылся нашему предку, то не назвался.
— Очень верно! Это бы заняло слишком много времени. Но как вы называете его между собой?
— Просто Сущий. Говорят, что Сущий открылся Абрахаму и заключил с ним договор. Обещал, если тот будет непорочным и праведным, сделать его отцом многих народов и царей и дать во владение всю землю ханаанскую.
— Праведным… и только?
— Да. Ну, еще делать всем обрезание.
— Странно. Тут в Египте все обрезаны, да и в соседних странах тоже, что ж тут такого особенного? Наш Брахма ничего такого не требовал.
— Так жрецы говорят. Я-то думаю, что там, в Сенааре, обрезания не делали, а как сюда пришли, то не захотели быть мерзостью перед египтянами. Вот и придумали, что это от Абрахама завет.
— И это все? Но ведь и ни один из здешних богов не требует от людей порочности и неправедности. Должно быть какое-то коренное отличие!
— Отличие, наверное, в том, что он — только наш. Жрецы потому все в тайне и держат. Хотя порой мне кажется, будто они и сами толком про него ничего не знают. Женщинам, конечно, не положено задумываться о таких вещах, но… ничего не могу с собой поделать.
— Понимаю. Так что же — нет никаких особых законов, предписаний? Одна лишь голая вера в то, что ваш Бог — особенный?
— Насколько я могу понять своим слабым умом, мой Ааро, Бог обещал Абрахаму, что если Его условия будут выполняться неукоснительно, то в свой черед Он пошлет народу пророка, через которого передаст свой Закон и укажет путь в обетованный предел. Вот все наши и ждут такого пророка. Только его все нет и нет.
— А что, если я стану для них этим пророком?
— Ты все шутишь, мой Ааро?
— Сейчас — не шучу.
— Почему бы тебе не стать пророком у египтян? Почему ты хочешь именно мой народ?
— Египтяне слишком закоснели в своих привычках и представлениях. А твой народ — как чистый папирус. К тому же они обладают весьма важным свойством — поистине
— Я-то верю. Но как убедишь их в том, что ты посланец их Бога? Им нужно будет что-то большее, чем слова.
— А что убедит их?
— Не знаю… Какое-нибудь чудо.
— Чудо? Это пустячное дело. Смотри! — Ааро поднес флейту к губам и заиграл.
Мириам зачарованно наблюдала за тем, как огромная глыба тесаного камня, что лежала поодаль, завибрировала и плавно приподнялась в воздух на две сажени, а потом так же плавно и бесшумно опустилась на деревянные катки.
— Так вот почему наши мужчины говорят, что им становится гораздо легче работать, когда ты играешь на флейте! — прошептала она. — Ты им помогаешь, да? Приподнимаешь камни своей волшебной музыкой?
— В некотором смысле — да, — засмеялся Ааро, — но не совсем. То, что ты видела, произошло не взаправду, а только в твоей голове. Магия моей музыки заключается в том, что с ее помощью можно заставить людей увидеть или почувствовать что угодно. Например, что они стали втрое сильнее, понимаешь? Люди вообще способны на гораздо большее, чем им кажется.
— Но как ты это делаешь?
— Я просто начинаю о чем-то крепко думать — и играю свои мысли. Все получается само собой.
— Просто… — Девушка закусила губу и глубоко задумалась. — Нет, боюсь, не получится.
— Но почему?
— Во-первых, ты для них чужак. Они любят и почитают тебя за то, что ты защищаешь их и лечишь, но ты все равно египтянин, а египтян они боятся. Особенно этой вашей магии.
— Моя магия — не египетская.
— Им все едино. Во-вторых, свою музыку ты думаешь все же на своем языке, а не на нашем, наверное?
— Нет, это совсем особый язык. Он не требует слов и управляет чувствами.
— Вот видишь! Вера невозможна без толики боязни. А музыка — даже твоя — страшной быть не может, если она без слов. К тому же ты слишком добр, мой возлюбленный. Ты ведь
