Сперва Вера наблюдает за его руками — он держит кисти плоско и вольно, слегка наклонив к мизинцам, то мягко и нежно поглаживая клавиши, то требовательно теребя их, то снова успокаивающе лаская, — и Вера завидует клавишам. В переворачивании листов нет никакой необходимости, Мартин уверенно играет по памяти, прикрыв глаза, и Вера вдруг спохватывается, что совершенно не слушает музыку, и тоже закрывает глаза и пытается сосредоточиться на звуках. Это дается ей с трудом, ибо Мартин то и дело легко касается локтем ее плеча, отчего у Веры каждый раз прерывается дыхание и электрическая лава тяжело выплескивается из сердца. В один из пассажей, когда левая рука Мартина спускается низко в басы и ненароком задевает грудь Веры, она вдруг обхватывает его шею и жарко шепчет в самое ухо:
— Ты сказал, чтобы я не сдерживалась, если почувствую желание!
Мартин смотрит на нее неясным, отрешенным взглядом и раскрывает губы, чтобы что- то произнести, но Вера стремительно приникает к ним своими так, словно хочет проглотить его ответ…
— Что ты считаешь?
— Твои родинки. Ты ими усеян, как небо звездами. Никогда не видела родинок на ладони. И между пальцами. Кстати, у тебя красивые пальцы.
— А у тебя красивое все.
— Да, я знаю. Можно, я тебя укушу вот сюда?
— Пожалуйста.
— Мм… А сюда?
— Сделай одолжение.
— Вкусно. А сюда?
— Не стоит. Хотя, ладно. Только не увлекайся! Вдруг еще понадобится зачем-нибудь?
— О чем ты думаешь?
— О тебе.
— И что ты обо мне думаешь?
— Ты сама знаешь.
— Что я похотлива и развратна?
— Да. Ай! Нет! Ты — само целомудрие! И у тебя очень острые зубы.
— Между прочим, я действительно целомудренна. Просто ты так прекрасно играл, что я не могла не выразить свое восхищение.
— Ты всегда его выражаешь таким экстравагантным способом? Ай-ай! Все, больше не буду! Я только хотел убедиться в собственной уникальности!
— Ты гадкий, негодный музыкантишка!
— Вот и мой преподаватель утверждал, что я никогда не добьюсь серьезного успеха, однако ты прямое подтверждение обратному. Или мой успех у тебя нельзя считать серьезным?
— Не знаю, не знаю. Не помешало бы его поскорее закрепить!
— Прямо сейчас? Я не уверен, что мне это по силам. Видишь ли, мой организм…
— Я все вижу!
— Передай мне зажигалку, пожалуйста! Так что там говорил твой преподаватель?
— Он был вечно недоволен моим звукоизвлечением.
— Он был несправедлив к тебе, милый. Ты хорошо извлекаешь звуки.
— Ты имеешь в виду фортепиано, или?…
— Нет, это невыносимо! Я сейчас тебя снова укушу!
— Все, молчу, молчу. У тебя бешеный темперамент. Я не думал, что такой бывает у русских.
— У русских чего только не бывает.
— Кстати, он тоже был русский. Вернее, из русских немцев.
— Кто?
— Мой учитель. Из эмигрантов. До революции преподавал в петербургской консерватории. Шоно познакомился с ним в двадцать пятом году, он же сам родом из России и все время поддерживал связи с земляками в Берлине. Не странно, что они сошлись, — профессор тоже обладал весьма своеобразным чувством юмора.
— В чем оно выражалось?
— Однажды, разучивая сложную пьесу его сочинения, я все время упускал один бемоль и в ответ на замечание имел наглость заявить автору, что этот бемоль противоречит логике фразы. Тогда он вскричал: «Противоречит? Ах он мерзавец!», бросился к инструменту, сделал вид, будто вырвал из нот крошечный кусочек брезгливо, как блоху, ногтями, — швырнул на пол и стал с остервенением топтать ногами, приговаривая: «А мы его вот так, вот так!»
— Забавно. Как его звали?
— Александр Адольфович. Он требовал, чтоб я его так и именовал, по-русски, а фамилию я запамятовал, как-то на «в». Винер? Винкель?
— Бог ты мой!
— Что такое?
— Винклер! Он был мамин большой друг! Это его «Мюльбах» стоял у меня дома! Невероятно! Мы потеряли связь в тридцать четвертом. Ты что-нибудь знаешь о нем?
— Он умер в том самом году. Меня здесь тогда не было, ты же знаешь. Но это действительно поразительное совпадение.
— Ох, да… Между прочим, я тоже забыла, какая теперь у меня… у нас фамилия.
— Гольдшлюссель.
— Смешно.
— Почему?
— Есть такая сказка…[19] Неважно. А какое у нее происхождение?
— Искусственное. Шоно выдумал. Это тоже своеобразная шутка, потом объясню.
— Ну, а настоящая фамилия у тебя есть?
— Есть. Только это секрет. Ты умеешь хранить секреты?
— Вот еще! Женщина должна уметь хранить очаг, и только. Но ты можешь быть спокоен — мне некому проболтаться. К тому же у меня дырявая память.
— Ладно. Моя настоящая фамилия Барабас.
— Ка-ак?
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Anno Domini ini millesimo centesimo octuagesimo octavo quidam Turcus nomine Saladinus cepit Sanctum Sepulcrum et Acaron et multas alias civitates. Unde Fridericus imperatore Romanorum exivit contra eum cum plus quam centum milia hominum; et fuerunt ex ipsis nobiles milites quadraginta milia et obiit imperator cum suo exercitu. Et Venetici cum magno navigio et milites et magna multitudo populorum ivit in adiutorium Sancti Sepulcri.
Annales venetici breves.
