— Скоро. Вижу, что приближенный прольет твою кровь.
— Кто?
— Кто угодно. Неважно. — Старик внезапно метнул острый и молниеносный, как дротик, взгляд в прислужника, от которого тот пошатнулся, будто и впрямь ощутил удар. — Он будет лишь орудием в руках Господа.
— Господа… — проговорил Аристобул с неизъяснимой мукой в голосе. В следующий миг его страшно вырвало кровавой слизью в поспешно подставленный слугой бронзовый сосуд.
— Я бы посоветовал тебе не лежать, а сидеть, опираясь на подушки, охлаждать левую сторону груди и меньше разговаривать… если бы желал тебе добра. Но я не желаю.
— Ты странный, — прошептал царь, пытаясь приподняться. — Чего ты хочешь от меня?
— Ничего. Это ты меня позвал.
— И верно… Скажи, когда я… умру, что будет с царством?
— Зачем тебе это знать? Почему ты не спрашиваешь, что будет с тобой?
— Тебе и это ведомо?
— Конечно. Просто я не понимаю, зачем один умирающий спрашивает о судьбе другого?
— Так оно погибнет? Когда?
— Зачем тебе?…
— Я царь! Я умираю! Я хочу знать! — жалобно и упрямо вскричал Аристобул.
— Оно проживет ровно втрое больше тебя.
— Мне тридцать три, значит, еще шестьдесят шесть лет? А что потом?
— Последнего царя будут звать так же, как убитого тобою брата, — Маттатия Антигон. Он умрет позорной смертью. А похоронит его внук того, кто прольет твою кровь. И я хочу, чтоб ты знал — сын этого человека будет Мессией.
— Безумный старик! Ты ждешь, что я поверю в твои бредни? — Голос царя взлетел к потолку и разбился о кедровые балки.
— Я ничего от тебя не жду… Аристобул.
— Тогда убирайся пророчествовать на базар! И радуйся, что сохранил шкуру! Хизкия, проводи его до третьих дверей, темно уже! И позови моего врача, наконец!
Юноша подбежал к стене, снял с нее факел и почтительно указал гостю рукой на выход. Оказавшись с ним один на один, старик вдруг положил ему руку на плечо и сказал иным голосом — тихим и мягким:
— Покажи-ка мне
Хизкия вздрогнул, но повиновался безропотно. Пройдя полсотни шагов по узкому, вырубленному в белесом камне ходу, он остановился и показал пальцем на большие темные пятна на стене и полу. Иуда осмотрелся, поднял руку, коснувшись низкого свода, прошептал что-то вроде «зарубить никак… закололи, как ягненка…», затем присел на корточки, подержал ладони над кровавым следом, легко поднялся и, оглянувшись, поманил к себе юношу:
— Послушай, Хизкия. Когда тебя выгонят из дворца, найди меня… — Он помолчал, а потом прошептал, склонившись к уху мальчика: — Ведь ты же из рода Давидова, верно?
Интонация его, впрочем, была скорее утвердительной, чем вопросительной.
— Боже мой! — воскликнула Вера. — Неужели этот мальчик и убил царя?
— Вовсе нет, — возразил Беэр. — В предсказании говорилось не про убийство. Флавий пишет, что некий юный прислужник, выносивший сосуд с кровью царя, поскользнулся и пролил ее на том самом месте, где укокошили Антигона. Придворные подняли страшный гвалт, некоторые кричали, что мальчишка сделал это намеренно, требовали расследования. Но тут царь, которому сообщили о происшествии, сообразил, что это предсказанное сбылось таким оригинальным манером и что его смертный час настал.
— И что?
— И помер, натурально. Предсказано же. Наши друзья-эскулапы предполагают, что у него, скорее всего, был э…
— Наверное, та еще была мамаша.
— Нет, ни один хороший еврейский сын так бы не поступил с мамой, каким бы чудовищем она ни была. Тут я согласен с оценкой Флавия — дрянь человек был этот Аристобул.
— А что же наш мальчик? Меня беспокоит его судьба.
— Да он уж две тыщи лет как помер!
— Мотя, прекратите трепаться! Что сталось с ним тогда?
— Очевидно, если история на том не закончилась, благополучно смылся под шумок из дворца.
— Скажите, Мотенька, а это только мне кажется странным, что прислужник, поливший кровью какой-то темный угол, оказывается в центре внимания придворных?
— Если только сам не вздумает об этом кому-нибудь из них рассказать. По глупости, например. Или по чьему-то наущению.
— Да, не иначе. Интересный персонаж — этот ессей Иуда. Загадочный. Вы не знаете, кто за ним стоял?
— Скорее всего, он сам за собой и стоял. Конспирологическая тема плохо вписывается в партитуру этой симфонии. Тут играют вдохновенные одиночки, а главное правило — точно как жандармское предписание времен моей мятежной юности: больше трех не собираться! Да в общем-то, и не особенно важно, кто он был такой. То есть интересно, конечно, безумно, но мы все равно можем только строить предположения на сей счет. Что
— Необходимого для чего? И какой информации? И для чего тогда была вся эта морока с монархами и пророчествами, если дело было лишь за тем, что вы сказали?
— Я начну отвечать с последнего вопроса, если позволите. Это всего лишь мое предположение, но думаю, что оно верно. Во всяком случае, мне как ученому оно близко. Дело в том, что после досадной погрешности в предсказании гибели Антигона старик засомневался в своих расчетах и решил проверить себя, усложнив задачу. Я сам часто прибегаю в работе к этому приему. Оно, конечно, всегда неприятно херить новую и остроумную гипотезу, но это всяко лучше, чем уткнуться в тупик в конце долгого пути. А может быть, и это тоже вполне вероятно, он попросту хотел произвести на юного Хизкию правильное впечатление, чтобы тот ему поверил. Согласитесь, одно дело, когда к тебе пристает на улице какой-то всклокоченный безумец, и совсем другое — человек, которого ты встретил в царской опочивальне.
— Да, это звучит здраво. Предположим, что все так и было. Так какое же положение должен был обрести Хизкия, и зачем? И, наконец, какую информацию ему мог сообщить ессей?
— Тсс!.. — Беэр вдруг схватил Веру за локоть, заставив ее поморщиться от боли, и показал глазами в глубину леса. — Вы его видели?
