Эйкен учил Грэма играть в шахматы. Однако стоило отцу отвернуться – и мальчик прятал его фигуры в карман. Поймав его на этом в конце концов, Эйкен сурово взглянул на сына:
– Отдай их сейчас же!
Грэм принялся вытаскивать все из карманов, ссыпая в большую ладонь отца. Здесь были шахматные фигуры, бечевка, камешки, улитка и звездовик, два высохших червяка, ракушки и липкий леденец, кусочки бумаги, несколько ключей и старые пуговицы. Он все еще вытаскивал из карманов остатки, когда Джорджина с улыбкой взглянула на Эйкена:
– Сразу видно, что это твой сын!
Калем расхохотался.
– А что тут смешного? – спросил Грэм, кладя прутик в кучу на отцовской руке.
– Карманы у тебя полны всякой всячины, сынок!
– Ну да, – ответил Грэм совершенно серьезно. – Это же мой резерв, запасные части – вдруг что-нибудь потеряется или выйдет из строя!
Эйкен расхохотался вместе со всеми, ласково взъерошив рыжие волосы сына.
Эми и Калем поцеловались, и Джорджина, отведя глаза в сторону, встретилась с серьезным взглядом Эйкена. Взгляд этот точно обдал ее всю теплом; он смотрел на нее так пристально, словно хотел прочитать ее мысли. Девушка отвернулась, испугавшись, что он и вправду может догадаться, о чем она думает, что он поймет, как ей не хочется, чтобы он отводил от нее взгляд, как ей не хочется, чтобы он видел в ней лишь гувернантку. Ей стало не по себе; Джорджину даже испугало, как страстно ей захотелось подойти к нему, коснуться его рукой, провести пальцами по его щеке, оказаться в его объятиях. Однако девушка по- прежнему спокойно смотрела в окно, хотя на душе у нее было отнюдь не спокойно.
Ветер в эту ночь тоже словно с цепи сорвался. Он задувал так, что стекла в окнах тряслись и дребезжали. Гром грохотал, пошел град, и ветер завывал с такой силой, что делалось страшно.
Было уже поздно, когда Джорджина наконец собралась лечь спать. Она посидела на кухне, съела немного сладкого картофельного пирога, испеченного Дэвидом, потом взяла вилку и пирог, чтобы отнести к себе в спальню.
Девушка услышала плач, еще не успев осознать, что это может быть. Она остановилась в коридоре наверху и прислушалась, потом пошла туда, откуда доносились приглушенные всхлипывания. Они слышались из комнаты Кирсти.
Джорджина остановилась у двери, затем, медленно повернув ручку, приоткрыла ее. В комнате было темно, и прошло минуты две, пока глаза ее привыкли к темноте. Девушка на цыпочках вошла и тихонько приблизилась к кровати. Она была пуста. Джорджина снова услышала всхлипы и повернулась. Они доносились из шкафа.
Ветер и дождь стучали в окно, завывая над домом, так что стекла тряслись. Отчаянные рыдания становились тем громче, чем сильнее бушевала буря.
Джорджина приоткрыла дверцу шкафа и заглянула внутрь. Кирсти съежилась в темном углу, крепко подтянув колени к груди и обхватив ручонками голову. Плечики ее вздрагивали, она прерывисто всхлипывала.
Гром внезапно прокатился над домом, расколов тишину с таким грохотом, что Джорджина чуть не подпрыгнула. Девочка жалобно всхлипнула. Джорджина вошла и присела на пол рядом с ней. Кирсти с ужасом посмотрела на нее.
– Уходи! – закричала она сквозь слезы. – Уходи отсюда!
Джорджина ничего не ответила. Она лишь протянула руку и закрыла дверь шкафа. Подтянув к подбородку колени, она села на пол в темноте и стала есть пирог.
Кирсти все еще всхлипывала.
Джорджина ждала долго. Затем новые раскаты грома потрясли комнату. Девушка положила пирог и обняла Кирсти; та дрожала.
– Знаешь, – сказала она, притянув ее к себе на колени, – я иногда боюсь грозы.
– Я не боюсь, – пробормотала Кирсти, закрывая лицо ладонями.
«Ну, и что дальше?»
Джорджина помолчала, потом сказала:
– Я вообще многого боюсь.
– А я – нет.
– Бывает, мне снятся кошмары, и я в ужасе просыпаюсь. – Девочка ничего не ответила. – Я боюсь, что не очень умна.
«Я боюсь, что твой отец умнее меня».
Молчание.
– Мне страшно, потому что я одинока. Мне страшно, потому что у меня нет семьи. Мне страшно, потому что у меня совсем нет друзей. Мне страшно, потому что я бедна. – Кирсти подняла на нее глаза. – Мне страшно, что лицо у меня навсегда останется синим. Мне страшно, что я могу найти омара в своей кровати. Я боюсь, что чихну и мозги мои разлетятся. Я боюсь, что съем весь этот пирог.
Кирсти тихонько засмеялась.
Джорджина протянула ей вилку:
