Она начала брать его под руку и улыбаться чаще. Он дал ей ключ от своей квартиры; в порядке эксперимента она стала оставлять там кое-что из вещей. Как-то в воскресенье впотьмах он выдвинул ящик ночного столика и обнаружил, что в упаковке не осталось презервативов. Выругавшись, начал оправдываться.
— Так хорошо.
— Нет, Андреа, так совсем не хорошо. Не хватает еще, чтобы ты залетела.
— Я не думаю. Не залечу. Так хорошо.
Он поверил. Позже, пока она спала, размышлял, что стоит за ее словами. Что она не может иметь детей? Или что сама тоже предохраняется (по принципу береженого Бог бережет)? Если второе, то как на это смотрит Дева Мария? «Надеюсь, она не пользуется календарным методом, — внезапно подумал он. — С ним гарантированно залетают — на радость Римскому Папе».
Шло время. Он познакомил ее с Гари и Мелани; дети к ней привязались. Не она им говорила, что делать, а они — ей, и она слушалась. Еще они задавали вопросы — иные он сам никогда не посмел бы задать.
— Андреа, ты замужем?
— Можно мы будем смотреть телевизор, пока не надоест?
— Ты была замужем?
— Если я съем три, меня стошнит?
— Почему ты не замужем?
— Сколько тебе лет?
— Ты за какую команду болеешь?
— У тебя есть дети?
— Отведешь меня в туалет?
— Вы с папой поженитесь?
На некоторые из этих вопросов он теперь знал ответы. Как всякая разумная женщина, Андреа скрывала свой возраст. Как-то ночью впотьмах (он отправил детей домой и, как всегда после этого, не мог переключиться на секс, был слишком расстроен) Вернон спросил:
— Как тебе кажется, ты могла бы меня любить?
— Да, думаю, могла.
— Могла или могла бы?
— Какая разница?
Он не сразу ответил.
— Никакой. Я на все согласен. Что дашь, то и возьму.
Вернон не знал, с чего оно началось, все дальнейшее. Потому ли, что был влюблен, или потому, что не хотел никакой любви? Или хотел, но боялся? Или в глубине души и впрямь стремился все изгадить? Его жена (бывшая) так и сказала ему однажды за завтраком: «Слушай, Вернон, ты мне не противен, честно. Просто не могу с тобой жить, потому что тебе обязательно все нужно изгадить». Весьма неожиданная постановка вопроса. Да, храпел и шмотки разбрасывал по всей квартире, и спорт по телику смотрел (не так уж, кстати, и много). Зато домой приходил вовремя, детей любил, на других женщин не засматривался. Оказывается, для некоторых это означало «изгадить».
— Могу я тебя о чем-то спросить?
— Естественно.
— Оставим «естественно» американцам. Мы говорим просто «да».
Она взглянула на него, точно спрашивая: «С какой стати ты вдруг меня поправляешь?».
— Да, — повторила она.
— Когда я был без презерватива и ты сказала, что не залетишь, — это в смысле тогда или в смысле вообще?
— В смысле вообще.
— Во дела! Ты знаешь, сколько стоит упаковка?
Это зря сорвалось, он и сам понял. Мало ли что там с ней могло быть: неудачный аборт, изнасилование…
— То есть детей ты иметь не можешь?
— Нет. Ты меня презираешь?
— Андреа, бога ради, — он взял ее руку. — У меня и так уже двое. Главное, чтобы тебе было спокойно.
Она опустила глаза.
— Нет. Мне неспокойно. Это мое большое несчастье.
— Ну, мы могли бы… Не знаю, пойти к врачу. Показаться экспертам.
Он почему-то считал, что в Англии эксперты более сведущие.
— Нет, только не экспертам. Не экспертам.
— Хорошо, про экспертов забыли.
Он подумал: «Усыновление? Но на какие шиши при моих расходах?».
Он перестал покупать презервативы. Начал задавать вопросы, изо всех сил стараясь быть тактичным. Но такт, как умение заигрывать, — либо это есть, либо нет. Или не в том дело? Просто тактичным быть легко, когда ответ на вопрос не важен, а когда важен — трудно.
— Почему вдруг этот допрос?
— Допрос?
— Да, так мне кажется.
— Извини.
Но извинялся он лишь за то, что она заметила. За то, что мог бы остановиться — но не мог. Когда отношения только возникли, ему нравилось, что он ничего о ней не знает; это было необычно, свежо. Постепенно он ей открылся, а она ему — нет. Почему не пустить все на самотек? «Потому что тебе обязательно все нужно изгадить», — шепнула на ухо жена (бывшая). Нет, глупости. Если любишь, хочешь знать все. Хорошее, плохое, никакое. Он же не компромат собирает. «Это и есть любовь, — сказал себе Вернон. — Или то, что мы считаем любовью». Андреа — порядочная женщина, сомнений тут быть не может. Ну, выяснит он что-нибудь про порядочную женщину за ее спиной — кому это повредит?
Они все его знали в «Окуньке»: миссис Риджвел (управляющая), Джил (другая официантка) и старый Херберт (который рестораном владел, но появлялся там, только когда хотел бесплатно перекусить). Вернон дождался начала обеденной суеты и прошел мимо барной стойки к туалетам. Комнатка (в сущности, чулан), где служащие оставляли пальто и сумки, находилась прямо напротив двери в мужскую уборную. Вернон вошел, отыскал сумочку Андреа, взял ее ключи и вышел, стряхивая воображаемую воду с кистей, точно восклицая: «Ну, видите, никакого проку от этой электросушки!».
Он подмигнул Андреа, дошел до «Металлоремонта», посетовал на клиентов, у которых никогда не бывает второго комплекта ключей, побродил по округе, забрал новый комплект, вернулся в «Окунек», приготовил шутку про мочевой пузырь, который якобы расшалился (не понадобилась), положил ключи Андреа обратно и заказал капучино.
Когда пошел в первый раз, моросил дождь — в такой день легче всего остаться незамеченным. Тень в плаще мелькает по асфальтовой дорожке к входной двери с вставками из матового стекла. Войдя, отпирает другую дверь, сидит на кровати, резко встает,
