социалистом. Мы направили вас в Турин, если помните, в составе профсоюзной делегации. Мы снабдили вас также определенной суммой в твердой валюте, а эта привилегия оплачивалась трудом ваших соотечественников. Но мы вручили вам эту сумму.
Солинский взглянул на судей. Он не понимал или, по крайней мере, надеялся, что не понимает происходящего. Почему не вмешивается Председатель? Подсудимый обвиняет прокурора, ведь так? Но все трое судей неподвижно сидят в своих креслах и с явным интересом внимают Петканову.
– Суду, может быть, интересно, – продолжал Петканов, – как же обошелся этот настоящий коммунист с доверенной ему суммой в твердой валюте, заработанной в поте лица своего рабочими и крестьянами его родной страны. Он, возможно, купил книги наших итальянских коллег-коммунистов, безусловно достойные изучения книги? Или пожертвовал часть денег местным сиротским учреждениям? А быть может, он экономил как мог эти деньги, чтобы привезти домой валюту и вернуть ее Партии? Нет, ни то, ни другое, ни третье. Часть денег он истратил на покупку красивого итальянского костюма, дабы, вернувшись, выглядеть элегантней своих товарищей. Часть истратил на виски. А то, что осталось… – Петканов снова выдержал паузу, ловкий комедиант, давно знающий, как работают его трюки. – А на то, что осталось, он пригласил одну из тамошних дам в дорогой ресторан. И я хочу задать вам простой вопрос: это коррупция?
Он ждал, победно задрав нос, посверкивая оправой очков в лучах юпитеров, и, прежде чем ему ответили, добавил:
– После ресторана эта дама посетила номер Генерального прокурора и, само собой разумеется, провела там ночь.
Прокурор вскочил с места, Председатель шептался с помощниками, а Петканов все рычал в лицо противнику:
– Вы не сможете этого отрицать! Я видел фотографии. У нее прекрасная фигура. Поздравляю вас. Мне показали фотографии. Так скажите, это коррупция? Я поздравляю вас. Мне показали фотографии.
Председатель поспешно объявил, что заседание закрывается. Телевизионный режиссер, понизив голос, приказывал оператору держать камеру № 1 на Солинском, так что смущенное лицо Генерального прокурора еще некоторое время не сходило с экрана; студенты сразу же замолкли, Стефанова бабушка хихикнула у себя на кухне, а возмущенный Петр Солинский, так подло преданный, придя домой, обнаружил, что ему постелено на полу его кабинета. Там он и спал до самого конца процесса в компании далекого Алеши, по-прежнему стоявшего на Северных холмах.
Этот засранец с птичьим дерьмом на башке был таким двурушником, таким предателем социализма! Когда Горбачев заявился к ним для срочных консультаций, а консультации эти состояли в том, что своему самому давнему, самому верному союзнику он объявляет вдруг: брошу тебя к такой-то матери, если не станешь нам выкладывать зелененькие дяди Сэма, – вот тут-то Петканов и предложил ему самый решительный поворот в истории страны.
– Товарищ Генеральный секретарь, – сказал Петканов. – Я предлагаю полное объединение наших государств.
Это был удар! В тот самый миг, когда шавки капиталистической прессы тявкают из каждой подворотни о крахе социализма, в этот самый миг взять и сказать: «Поглядите-ка, дело социализма развивается и крепнет! Поглядите, как два великих народа объединяют свои судьбы, как к Советскому Союзу добавляется шестнадцатая республика! Вот ответ на все ваши поклепы!»
Но Горбачев отверг его предложение. Сразу, даже не поразмыслив для вежливости. Примерно такой же план он изложил лет десять назад Брежневу, так Леонид, по крайней мере, раздумывал несколько месяцев, прежде чем с братским сожалением отклонил его. А Горбачев только высокомерно произнес: «Это не то, что мы понимаем под перестройкой», кажется намекая, будто революционный план Петканова основан лишь на желании избежать расчетов за советскую нефть.
Теперь весь мир видит, что этот самонадеянный болван понимал под перестройкой. Развалить к чертовой матери СССР, государство, которое создал Ленин и отстояли Сталин и Брежнев, – вот что понимал он под перестройкой. Позволить республикам разбежаться к чертовой матери, как только им заблагорассудится – вот что понимал он под перестройкой. Увести Красную Армию из братских стран. Попасть на обложку «Тайма», выпрашивать доллары, как шлюха из «Шератон-отеля», лизать задницу сначала Рейгану, а потом Бушу – вот что понимал он под перестройкой. А когда республики показали ему кукиш, когда он допустил, чтобы паршивые балтийские карлики унижали и Советский Союз, и мировое движение социализма, когда у него остался последний шанс отстоять Союз, спасти Партию и Революцию, когда надо было, черт возьми, поскорее посылать танки, что он сделал? Он повел себя как слабоумная бабка, которая смотрит, как высыпается картошка из ее дырявой авоськи. Ох, еще одна упала, ну да ладно, не беда, еще много осталось. Гляди, еще одна! Ну пусть ее, она бы вывалилась все равно. Ой, и новая туда же; что поделаешь, не умру же я с голоду, верно? И в конце концов дуреха бабка является домой с пустой авоськой. Но и здесь ничего нет страшного, потому что дед уже давным-давно такой дряхлый, что не может ей как следует наподдать. «Вся наша картошка высыпалась, – рассказывает она ему, – давай кипяточком поужинаем». «Да ведь мы вчера так ужинали», – жалобно отвечает дед. «Ну ничего, привыкнем, – говорит она, открывая водопроводный кран. – Все равно картошка вся была гнилая».
А этот вот говнюк кремлевский был к тому же и лицемер. Ясное дело, Петканов не предполагал, что предложенный им политический союз осуществится сразу, без предварительных обсуждений, без тщательного изучения экономических факторов. На этой стадии его предложение прежде всего выражало их братскую волю к сплоченности, сотрудничеству, инициативе. А Горбачев вел себя так, словно все это затеяно ради кратковременной экономической выгоды, словно смелый план Петканова не означает ровным счетом ничего, кроме желания списать долги своей страны.
А дальше что пошло? Горбачев принялся продавать ГДР Федеративной Республике. Продавать Восток Западу! Шестнадцать миллионов граждан социалистической страны были выставлены со всеми своими землями, домами, живностью и предприятиями на величайший в истории человечества аукцион рабов. Почему никто не возмутился? Под конец правления Эриха кучка нытиков и хулиганов жаловалась на отсутствие свободы заграничных поездок. А когда их погнали, как стадо свиней на базар, никто не пискнул. Шестнадцать миллионов граждан ГДР в обмен на тридцать четыре миллиарда дойчемарок – вот какое дельце сварганили Горбачев с Колем, самое черное злодеяние за всю историю социализма. И вдобавок Горбачев выклянчил у Коля еще семь миллиардов и довольный, как та самая безмозглая бабка с картошкой, прикатил домой. Сорок один миллиард марок – нынешняя цена предательства, тридцать сребреников социалистического Иуды. И все это сошло ему с рук. Армия, КГБ, Политбюро сметали на живую нитку халтуру – этот их незадачливый дохлый путч. И только. Все сошло ему с рук, они все ему позволили.
«В стенах тюремных узнаешь ты: камни дробятся, но души тверды». Но запах, доносящийся из России-матушки, говорит о другом. Истлевшими душами воняет нынче Россия-матушка.
– Думаю, вам будет интересно послушать один анекдот, – сказал Атанас.
