Интересно, что он подумал, увидев это. Какие мысли мелькнули в его мозгу? И понял ли он уже тогда, что для всех нас уже слишком поздно?
23
Следующие несколько страниц — это расшифровка записей, которые мне удалось достать из-под обломков «Лондонского глаза», черный ящик с магнитофоном, извлеченный из-под искореженных металлических конструкций главного городского аттракциона.
Когда происходили эти события, снег шел уже минут десять и сознание только-только вернулось к моему деду.
Как только Барбара вышла на свет, Дедлок увидел то, что она держала в руках, и впервые более чем за сто лет почувствовал страх — настоящий, безграничный страх, от которого переворачивается все нутро.
— Подумайте, моя дорогая, — прошипел он, и его голос уже приобрел ту льстивую убедительность, которая отправила на смерть не одно поколение агентов Директората. — Не делайте того, о чем вы потом можете пожалеть.
Легкой, танцующей походкой, сияя лучезарной улыбкой, словно хозяйка вечеринки, приветствующая первых гостей, Барбара подошла ближе. Она поднесла палец к губам.
— Ш-ш-ш, — сказала она и назвала его по имени, которого я не слышал никогда прежде.
Старик в своем аквариуме зашипел от злости.
— Давно меня никто так не называл.
— Любопытно — почему?
— Никто не осмеливался.
— Вы предпочитаете «Дедлок»? — спросила Барбара беспечным тоном, будто вела учтивую беседу с малознакомым человеком. — Мне всегда казалось, что с этими кодовыми именами мы выглядим довольно глупо.
— Вы так думаете? Что ж, если после сегодняшнего дня кто-нибудь останется в живых, я займусь этим вопросом.
Барбара продолжала улыбаться несколько отстраненной улыбкой, словно предлагала гостям канапе.
Старый козел в аквариуме, эта небывальщина, этот живой укор законам науки, пытался выиграть время. Даже продолжая говорить, он думал о том, как бы ему связаться с кем-нибудь снаружи, высчитывал, удастся ли поднять тревогу, прежде чем будет слишком поздно. В отчаянных поисках какого-нибудь способа отвлечь ее он сжал кулаки, и за его спиной замерцала карта Лондона, одна за другой улицы города погружались во тьму, отмеченные поступью Левиафана.
— Что вы здесь делаете? — спросил он. — Где Старосты? Где Генри Ламб?
Когда Барбара заговорила снова, все эмоции, казалось, были вытравлены из ее голоса.
— Вы знаете, что происходит. Левиафан на свободе. За все это время нам удалось лишь отодвинуть неизбежное на несколько лет. Для такого существа это всего лишь мгновение.
— Не говорите так, — сказал Дедлок. — Я никогда не сдаюсь. Если что и можно сказать про мою долгую жизнь, так это то, что я никогда не сдавался. Ни разу.
Барбара зевнула.
— Ваша жизнь. Ваша долгая, долгая жизнь. Вы хоть представляете, как все устали слышать об этом? Сто семьдесят пять лет скучнейших анекдотов.
— Если бы не я, этот город давно уже был бы колонией рабов. Вы бы родились в цепях.
— Знаете, сегодня утром ко мне возвращается много всякой всячины. В том странном теле, что соорудил для меня Джаспер, есть много от Эстеллы. Последние несколько часов ее воспоминания возвращаются ко мне. Вы спросили, что я здесь делаю…
— Да.
— Я пришла задать вам вопрос.
— Не самое удачное время для вопросов — мир вокруг рушится.
— Почему я? Почему вы выбрали меня для заточения Левиафана? Ведь вы не могли не знать, что выносите мне приговор — пожизненное заключение.
Дедлок подплыл вплотную к стенке аквариума.
— Мне нелегко дался этот выбор. Господь знает — мне пришлось жить с этим.
— Вам пришлось жить с этим? Вам? — Барбара была вне себя от ярости, ее лицо полыхало гневом, как лицо Моисея, когда он впервые увидел перед собой золотого тельца. На мгновение она подняла высоко в воздух то, что держала в руке, но потом, совладав с собой, опустила. — Я видела, во что с вашего согласия превратилась Эстелла. В немое ничтожество из подвала, которую лапал маленький грязный человечек. Собирал урожай моего пота.
— Вините в этом своего любовничка. Это он спрятал вас от меня. Но в любом случае у нас не было большого выбора. Вы были единственной, кому хватало сил держать эту тварь в плену.
— Я знаю истинную причину, по которой вы выбрали меня. И она связана с мщением.
— Мщением?
— Вы сказали, что когда-то любили меня. Помните это?
Неловкое движение в аквариуме, брызги.
— Может быть. Не исключено, что я и испытывал временный всплеск эмоций. Возможно, я уверовал, что воспылал…
— Вы никогда не испытывали никаких чувств ко мне. Разумеется, вы никогда не любили меня. Вы хотели овладеть мною.
— Какая разница? — раздраженно бросил он. Дедлок замолчал и попытался собраться, а когда заговорил снова, то уже более сдержанным тоном, имевшим целью успокоить и утешить, задобрить и умиротворить. — Но вы были так прекрасны, моя дорогая.
Барбару это ничуть не тронуло.
— Прекрасна — да. И молода. И доверчива.
— Но вас влекло ко мне. Это было искренне. Я чувствовал.
— Да что я могла хотеть от вас? Вы использовали меня. Хуже того — я сама позволяла себя использовать.
— Я не горжусь тем, что мы сделали. Но бог ты мой, как же вы были хороши. Вы всегда были необыкновенно притягательны с клинком в руке.
— Вы отвратительны. И с каждым часом становитесь все отвратительнее. Посмотрите, что вы сделали теперь. Похитили тело этой бедной девочки.
Дедлок снова прибег к своим аргументам.
— Эта девочка должна быть нам благодарна! Мы сделали ее красивой! Она была всего лишь жалким клерком, пока не попала под влияние Директората.
— Да она была счастлива! — прокричала Барбара, потом, беря себя в руки: — Я была счастлива.
— Не могли вы быть счастливы.
— Вы знаете, что сделал со мной ваш человек? Какие изменения вызвала его треклятая таблетка?
— Мистер Джаспер не стал утруждать меня подробностями.
— Ну конечно не стал. Так что позвольте мне вас просветить. Я больше не потею. Мне достаточно сделать три вздоха в час. Я пыталась, как могла, но я больше не могу ни есть, ни пить, ни справлять нужду. И я лишена пола. То, что было у меня между ног, теперь заросло.
