гримасой. Я слышал тихий гул машин на бульварах…
Итак, они наблюдают! Я отшатнулся от окна и в ужасе посмотрел вокруг. На ковер легла широкая лунная дорожка, осветив тяжелые кресла резного дуба и китайскую ширму, расшитую серебряной филигранью, вызывающе играющей блестящими узорами. Я все еще не мог придумать, что мне делать, но из-за белой маски, стоящей внизу, не могло быть и речи о том, чтобы зажечь свет. Я шагнул вперед и наткнулся на кресло. Было бы сумасшествием забраться за эту ширму — туда они заглянут в первую очередь. Потом оркестр умолк. Стало абсолютно тихо, как в могиле, только ветер шумел за окном; в моей тюрьме в последний раз зловеще захлопнулась дверь. Не западня ли вся эта затея?
Щелкнул замок, и узкая полоска света пробежала по полу. Боже! Они пришли!
У меня был только один выход. Китайская ширма находилась в каких-то двух футах от окна; я проскользнул за нее, мне стало холодно, душно, закружилась голова. Тишина. Я стоял и слушал, как колотится мое сердце…
— Моя дорогая Джина, — произнес голос Галана. — Я уже начал беспокоиться, что с тобой случилось. Секунду, сейчас я включу свет.
Шаги по мягкому ковру. Щелчок выключателя. На потолке возник полосатый кружок света; моя ширма, к счастью, осталась в тени. Значит, он все еще не знает?… Галан говорил вальяжным, безмятежным, ласковым тоном. Ого! Шаги в мою сторону! Он задел ширму локтем…
— Надо закрыть окно, — заметил он. Затем голос его стал нежным. — Иди сюда, Мариетта!… Сюда, моя девочка! Устраивайся поудобнее…
Вот оно что — с ним кошка! Я услышал что-то вроде сопения, потом со скрежетом и стуком опустились жалюзи, встал на место запор. Затем я заметил маленькую светлую вертикальную щель в ширме, между двумя ее половинками. Прильнув к щели глазом, я мог видеть небольшую часть комнаты.
Джина Прево сидела спиной ко мне на кушетке, откинувшись на подушки; ее поза выражала бесконечную усталость. На ее золотистые волосы, на черный мех вечерней накидки падал свет лампы. На столике стояли два стакана в форме тюльпана, за ними треножник с ведерком для шампанского, из которого высовывалось, блестя золотой фольгой, горлышко бутылки. (Интересно, как это я умудрился не перевернуть это сооружение, пробираясь в темноте через комнату?) Потом в поле моего зрения появился Галан. Маски на нем не было; по круглому лицу, как тонкий слой жира, разлилось выражение самодовольства. Он привычным жестом потрогал свой нос; в глазах его еще таилась озабоченность, но рот выдавал удовлетворение. Некоторое время он стоял и смотрел на девушку.
— Вы плохо выглядите, моя дорогая, — негромко произнес он.
— Что же здесь удивительного? — Она отвечала холодным, невыразительным тоном; похоже было, что она с трудом сдерживается. Затем Джина поднесла ко рту руку с сигаретой, и свет пересекло густое облако дыма.
— Здесь сегодня ваш друг, моя дорогая.
— Да?
— Я думал, это вас заинтересует, — язвительно сказал он. — Молодой Робике.
Она не отреагировала. Галан снова взглянул на нее, и у него чуть-чуть задрожали веки, будто он рассматривал дверь сейфа, которая не реагирует на обычную комбинацию. Он продолжил:
— Мы сказали ему, что окно у него в комнате разбито… уборщицей. Следы крови, конечно, смыты.
Пауза. Потом Джина медленно раздавила в пепельнице окурок.
— Этьен, — в голосе ее прозвучала командная нотка, — Этьен, налейте мне шампанского. Потом сядьте рядом со мной.
Он открыл бутылку и наполнил бокалы. Все это время он не спускал с нее глаз; взгляд его был испытующим, словно Галан гадал, что все это значит. Когда он сел рядом с ней, она повернулась к нему. Я увидел ее очаровательное личико анфас — влажные розовые губки и неожиданно твердый, непроницаемый взгляд, который она устремила на него…
— Этьен, я иду в полицию.
— Да ну? По поводу чего?
— По поводу смерти Одетты Дюшен… Я решила это сегодня днем. У меня в жизни никогда не было настоящих чувств… Нет, не перебивайте. Говорила ли я когда-нибудь, что люблю вас? Я смотрю на вас сейчас, — она оглядела его с некоторым сомнением, словно хлыстом ударила, — и все, что я вижу, — это неприятного вида человек с красным носом. — Она ни с того, ни с сего рассмеялась. — Чтоб я что-нибудь чувствовала!… Все, что я когда-нибудь знала в жизни, — это пение. Я столько чувств вкладывала в него, вы слышите, я всегда жила в таком напряжении, я все воспринимала с точки зрения великих страстей, я была впечатлительной зарвавшейся дурой… И вот… — Она повела рукой, расплескав шампанское.
— К чему вы клоните?
— И вот вчера вечером!… Вчера вечером я увидела истинное лицо моего бесстрашного рыцаря. Я отправилась в клуб, чтобы встретиться с Клодин, и открыла дверь в проход, как раз когда ее убивали… А потом, Этьен?
— Ну? — Он угрожающе, с хрипотцой повысил голос.
— Я умирала от страха, это естественно… Я выбежала из клуба на бульвар — и встретила вас, вы выходили из машины. Вы для меня были защитой и опорой, и я упала вам на руки, потому что меня не держали ноги… И что же делает мой титан мощи, когда узнает, в чем дело? — Она наклонилась вперед с застывшей улыбкой на губах. — Он сажает меня к себе в автомобиль и просит подождать его. Может, он помчался в клуб узнать, что произошло? Хочет как-то защитить меня? Ничего подобного, Этьен. Он спешит прямо в ближайший ночной клуб, чтобы посидеть там у всех на виду и обеспечить себе алиби на случай, если его будут допрашивать! И спокойненько сидит там, пока я валяюсь без чувств на заднем сиденье его автомобиля…
Мне и до этого был неприятен Галан. Но никогда прежде в моей душе не поднималась такая волна убийственного гнева, как та, что охватила меня, когда я услышал эти слова. Я больше не дрожал от страха быть обнаруженным. Разнести этот нос, эту гадкую рожу в кровавое месиво… какое это было бы наслаждение! Зло, наделенное мужеством, как у Ричарда III, еще можно уважать, но это!…
Когда Галан повернулся к Джине, лицо его было искажено ненавистью.
— Что еще вы имеете мне сказать? — с усилием выдавил он.
— Ничего, — ответила она.
Девушка тяжело дышала; глаза ее остекленели, когда она увидела, как его огромная рука двинулась к ней по спинке кушетки.
— Не делайте этого, Этьен. Позвольте сказать вам еще кое-что. Сегодня вечером, перед тем как уйти из театра, я послала пневматической почтой письмо человеку по имени Бенколин…
Огромная ручища сжалась в кулак, и на запястье выступили жилы. Мне не было видно его лица — только желваки, перекатывающиеся на скулах, — но чувствовалось, что в нем созрел и умер взрыв…
— В письме содержалась определенная информация, Этьен. Какая, я вам не скажу. Но если со мной что-нибудь случится, вы отправитесь на гильотину.
Молчание. Потом она заговорила осипшим голосом:
— Ну что ж, если оглянуться назад, в моей жизни было кое-что… Но сегодня, увидев Одетту в гробу, я вспомнила, как дразнила ее за то, что она такая домоседка, считала ее маленькой дурочкой, которой нужна хорошая встряска… О, как я ненавидела ее за это умение получать удовольствие от мелочей… И это выражение на ее лице!
Галан сосредоточенно кивнул. Его кулак разжался.
— Итак, моя дорогая, вы все расскажете в полиции. Что же вы им расскажете?
— Правду. Это был несчастный случай.
— Понимаю. Мадемуазель Одетта погибла в результате несчастного случая. А другая ваша подруга, Клодин Мартель, — это тоже несчастный случай?
— Вы прекрасно знаете, что нет. Вы знаете, что это было преднамеренное убийство.
— Прекрасно; кажется, мы понемногу продвигаемся! По крайней мере, это вы признаете.
Что-то в его голосе пробудило ее от наркотического оцепенения. Она снова повернулась к нему. Я
