которую она взяла из лакированной коробки, и продолжила:
— Вообще, меня не особенно интересует убийство мадемуазель Мартель. Но я не думала, что вы проглядите улики, указывающие на то, что убийцей наверняка была женщина, причем женщина, не имеющая доступа в клуб.
— Почему?
— Убийце нужно было что-то, что Клодин Мартель носила на золотой цепочке на шее. — Она пронзительно взглянула на меня. — Вы не поняли?…
— Мы уже пришли к заключению, что это должен был быть серебряный ключ.
— Я тоже так подумала, — кивнула она. — Счастлива, что мне в голову пришла та же самая мысль, что и великому Бенколину. Хорошо! Ну, мой дорогой мальчик, а зачем же убийце понадобился ключ, если не для того, чтобы попасть в клуб? Вы-то сами как попали сюда сегодня?
— Взял ключ у члена клуба.
— Разумеется. Вы взяли «мужской» ключ, и он был тщательно осмотрен и проверен у дверей. Ну а как бы убийца смог воспользоваться ключом мадемуазель Мартель, если бы был мужчиной? Я начинаю думать, что он просто глуп, этот ваш Бенколин!… Ключ взяла женщина. Женщина, которая, наверное, хотя бы немного походила на мадемуазель Мартель, если сумела войти в клуб.
Мари Августин откинулась назад, вытянув руки над головой.
— Ну хорошо, — улыбнулся я. — Тогда, может быть, вы назовете причину, по которой убийца хотел проникнуть в клуб?…
— Боюсь, вы слишком многого от меня хотите.
— А нельзя ли выяснить, проходила ли вчера вечером женщина, предъявившая ключ мадемуазель Мартель, через охрану?
Она язвительно заметила:
— Не думаю, чтобы вам хотелось выйти и самому спросить у них, не так ли?
— Но вы могли бы…
— Послушайте, мой дорогой мальчик… — Она с силой выдохнула дым. — Мне нет дела до того, кто убил Клодин Мартель. Я не сделаю не единого шага, чтобы помочь вам это выяснить, потому что, насколько я поняла из вашего рассказа, убийцей наверняка не мог быть Галан. А я хочу только одного — уничтожить его, вы это понимаете?
— Эти вещи связаны.
Она прищурила глаза:
— Как это?
— Ведь он не сообщил о факте преступления, так ведь? Ни он, ни эта Прево, его подружка. Они оба виновны в укрывательстве. А она готова выступить свидетелем обвинения.
Некоторое время она молча курила, потом кивнула:
— Хорошо. Идет. Ну, так какой у нас план кампании?
— Первым делом — можете ли вы вывести меня отсюда?
Она пожала плечами:
— Так или иначе, надо что-то делать. Очень скоро они закончат осматривать другие помещения, и тогда… — Проведя пальцем по горлу, она взглянула на меня. — Я могла бы, конечно, позвать моих слуг, собрать вокруг гостей и на виду у всех вывести вас из клуба. Пусть Галан только попробует помешать. Ему же будет хуже…
Она, снова прищурившись, задумчиво уставилась на меня. Я покачал головой:
— Не пойдет. Это будет предупреждение Галану. Он может не принять бой, а просто-напросто удрать, не дожидаясь приезда полиции.
— Милый мальчик! — шепнула она. — Вы нравитесь мне все больше и больше. Тогда хватит ли у вас выдержки попробовать выйти через парадную дверь переодетым? Я пойду с вами. Сделаем вид, что вы мой… любовник.
— С удовольствием, — сказал я, — хотя бы сделаю вид.
Она проигнорировала мою реплику, только поджала губы.
— Это будет опасно. Если вас поймают…
Мною снова овладело безрассудное желание пожонглировать динамитными шашками.
— Поверьте мне, мадемуазель, — сказал я искренне, — сегодня я получил такое удовольствие, какого не испытывал уже лет пять или шесть. Такое приключение должно иметь достойный финал… У вас есть что-нибудь выпить?
— Вы хорошо подумали?… Ну что ж! Вам придется бросить свои пальто и шляпу здесь, я достану вам другие. Вы должны снять бинты и натянуть шляпу на пластырь; я думаю, рана кровоточить не будет. У вас не рубашка, а настоящие лохмотья, прикройте ее хорошенько… Маска у вас есть?
— Потерял где-то. Наверное, во дворе.
— Я принесу вам другую, она прикроет все ваше лицо. И вот еще что. Они, конечно, поставили у дверей усиленную охрану и наверняка спрашивают у каждого выходящего ключ. Я достану вам другой. Придется немного подождать. А пока — коньяк в шкафчике у туалетного столика.
Она быстро вышла, но на этот раз не заперла за собой дверь. Я встал. Боль родилась в затылке и одуряющими волнами нахлынула на глаза; в ногах все еще не было твердости. Но возбуждение всей этой ночи поддержало меня. Я прислонился к краю шезлонга и стоял так, пока пол не перестал ходить подо мной ходуном и комната не остановила своего бешеного вращения. Тогда я неуверенным шагом дошел до шкафчика, который она показала.
Это оказался коньяк «Наполеон» 1811 года в корзинке серебряной филиграни. Вспомнив, как накануне ночью мы пили бренди под недовольным взглядом хозяйки, я подумал, что вся эта игра безумно смешна. Хватанув хорошую порцию коньяка, я почувствовал, как тепло разливается по жилам. Уже лучше. Я налил себе еще — и вдруг увидел свое отражение в зеркале над туалетным столиком… Боже! Настоящий призрак! Будто после недельного загула, бледный как смерть, на голове повязка, рубашка разорвана и вся в кровавых пятнах… Этот мерзавец располосовал мне ножом рукав пиджака от плеча до локтя. Еще бы пару дюймов в сторону… Я чокнулся со своим отражением и залпом выпил все, что было в стакане. Ого! Отражение в зеркале несколько смазалось. В таком состоянии коньяк действует непредсказуемо.
Совершенно непроизвольно я сделал какое-то неуклюжее танцевальное па и неожиданно для себя расхохотался. Золоченые аисты и павлины на стенных панелях стали поглядывать на меня уже дружелюбнее. Я заметил, как вьется дымок благовоний над бронзовыми сосудами, и почувствовал, что духота становится невыносимой.
Вскоре вернулась Мари Августин. Она принесла мягкую черную шляпу огромного размера, которую, наверное, стащила у какого-нибудь гостя, и длинный плащ. Когда все приготовления были закончены, мы встали перед зеркалом; оставалось только надеть маски. Она выключила весь свет, кроме нарядной серебряной лампы в виде пагоды, стоявшей на туалетном столике…
В полутьме сразу стала заметна тишина этой комнаты. Я с трудом улавливал чуть слышное наигрывание оркестра где-то за стенами. Она повернула ко мне лицо, при свете серебряной лампы оно было цвета старой слоновой кости. Брови ее поднялись высокими тонкими дугами, губы были накрашены темно-красной помадой…
— А когда мы минуем входную дверь, — спросила она, — куда потом?
— Вниз, в музей. Я должен посмотреть на нож, — ответил я. Я никак не мог себе простить, что не подумал о кинжале. — Потом к телефону… Дайте-ка лучше ваш револьвер мне.
Она отдала мне оружие, едва уловимо притронувшись ко мне кончиками пальцев; но я, как мне ни хотелось, не имел права даже посмотреть на нее. Я вспомнил душную гостиную с набитой конским волосом мебелью, потом из тумана выплыл фантастический блеск «Тысяча и одной ночи»… Мари медленно протянула руку к цепочке выключателя лампы.
— Я ношу черную, — проговорила она, прилаживая маску. — Это потому, что у меня никогда не было любовника.
На мгновение в прорезях маски блеснули непроницаемые глаза. Потом свет погас…
Когда мы подошли к двери, она, жестом остановив меня, первой выглянула в контору. Потом кивнула, и я прошел за ней через полутемную комнату, увешанную сказочными коврами, к стеклянной
