обедов по-прежнему будет душераздирающий для мистера Дженкинса момент, когда любезный правый сосед поздравляет его с назначением и с улыбкой добавляет: «Но я-то, разумеется, читаю Independent». Пока работа еще не закончена, ему предстоит вычеркнуть пару имен из поминальника, и ему не придает дополнительной уверенности осведомленность о том, что до настоящего времени всех четверых мердоковских главных редакторов, похоже, отбирали за достоинства, прямо противоречившие тем, которыми мог похвастаться его ближайший предшественник. Радует, однако, что Дженкинс — первый редактор The Times за последние годы, которого назначили с очевидным поручением вернуть газету на лидирующие позиции в элитарном секторе рынка. Офис, из которого он предпринимает попытки добиться этого, — маленькая без окон клетушка в районе лондонских Доков — сам он называет ее «каюта капитана подводной лодки», где стены увешены фамильными портретами предыдущих главных редакторов. История дышит ему в спину, и никакого современного пейзажа не видать: скептики могут счесть такого рода обстановку единственно подходящей для редактора The Times. Но сейчас даже антагонисты по политике и журналистике желают Саймону Дженкинсу удачи. Не обязательно быть сторонником феодализма, чтобы желать видеть местный замок в приличном состоянии.
Июнь 1990
Саймон Дженкинс продержался до 1993 года; The Times и Independent ведут между собой ценовую войну — не столько танками на газонах, сколько пальцами в глаза. Крошка Роулэнд и Мохамед Аль-Файед пожали друг другу руки в продуктовом отделе Хэрродз в октябре 1993-го; их примирение состоялось при посредничестве Бассама Абу Шарифа из Организации освобождения Палестины. Управление налоговых сборов по-прежнему отклоняет предложение мистера Роулэнда взяться за расследование деятельности мистера Аль- Файеда.
3. Миссис Тэтчер разводит руками: «Хорошенькое дельце!»
В мае 1979-го, сформировав свой первый кабинет, вместе с только что назначенными министрами Маргарет Тэтчер позировала для традиционного школьного фото. Двадцать четыре мужчины расположились вокруг одной женщины — аксминстер[26] под ногами, Гейнсборо за спиной, над головой — люстра с хрустальными подвесками. Все двадцать четыре мужчины пытаются кто во что горазд источать gravitas [27], выглядеть по-юношески активными и, самое главное, утаить нешуточное удивление от того, что они здесь оказались. Десятеро из двух дюжин столкнулись с первой реальной проблемой политической деятельности: куда деть руки, когда сидишь в первом ряду на официальной фотографии. Если скрестить, как Кит Джозеф, руки на груди, это будет выглядеть жестом оборонительным, чопорным, отталкивающим. Если сцепить, как лорд Хэйлшэм, руки на животе внушительных размеров — будет смотреться как бахвальство своей страстью к чревоугодию. Прихватить, как лорд Каррингтон, левое запястье правой рукой, а левую кисть оставить болтающейся в районе бедра — покажется признаком нерешительности, политической мягкотелости. Сложить, как Джеймс Прайор, руки чашечкой в районе паха — откровенно неразумно. В качестве альтернативы — так поступили трое из десяти новоиспеченных министров переднего ряда — вы можете разместить кисти с вытянутыми пальцами на бедре, прямо над коленом. Такая поза выглядит решительной и деловитой: значит, так — теперь мы берем в руки бразды правления, мы готовы действовать и всерьез намерены навести порядок в том бедламе, который оставило нам предыдущее правительство. Таким образом, один вопрос решен. Второе затруднение состоит в том, что делать с лицом: нарочитая улыбка, демонстрирующая спокойную уверенность в себе, может быть воспринята как симптом лоснящегося самодовольства, тогда как замысел показаться значительным и при этом заряженным энергией часто дает осечку, оборачиваясь выражением глубокого беспокойства. Пожалуй, наилучшее решение — быть максимально непосредственным и попросту выглядеть очень жизнерадостно.
Слева от миссис Тэтчер, через пару мест, сидит человек, обнаруживший корректную линию поведения как для лица, так и для рук: на нем очки, в волосах седина, но выглядит он моложаво, сияет как начищенный пятак — но видно, что такому палец в рот не клади; живое воплощение оптимизма, да и только. Таким ему и следует быть: без лишних угрызений совести, он умудрился перекинуться из либерального консерватизма в тэтчеризм, сыграл ключевую роль при составлении предвыборного манифеста, и только что его назначили на должность канцлера казначейства.
Его имя — сэр Джеффри Хау, и в течение следующих одиннадцати лет ему суждено оставаться наиболее лояльным, вызывающим наименьшую неприязнь и самым нехаризматичным из всех министров тори первого ряда. Ему предстоит четыре года оттрубить канцлером казначейства, шесть — министром иностранных дел, год с четвертью — замом премьер - министра. О его лояльности и ухватистости можно судить по тому факту, что когда 1 ноября 1990 года он наконец ушел в отставку, то оказался предпоследним из тех двадцати пяти человек, что вторглись на аксминстерский ковер; из всей той компании уцелела только сама миссис Тэтчер.
Долгожительство сэра Джеффри едва ли удивило бы наблюдателей в 1979 году. Чему они бы удивились, так это тому, что буквально через месяц после его отставки — и как прямое следствие ее — саму миссис Тэтчер, которая на тот момент еще дважды выигрывала всеобщие выборы и которую по-прежнему поддерживали большинство депутатов ее парламентской фракции, без долгих церемоний выпроводят в загородную ссылку, положив таким образом конец самому продолжительному премьерству со времен второго графа Ливерпульского, чье бессовестное правление длилось с 1812 по 1827 год.
На протяжении большей части 1990 года над британской политической жизнью стелился пронзительный запашок, хотя был ли то просто запашок от подтухающего мясца — зрелое правительство созрело окончательно — оставалось неясным. Точно можно сказать, что это был год смертей и отставок, хотя поначалу многие из них носили комический характер. В июне, например, после десяти лет небесспорных успехов обанкротилась наконец социал- демократическая партия. Основанная в 1981 году, под шумные аплодисменты средств массовой информации, СДП в годы своей юности вроде как оживила центр британской политики и стала одним из китов, на которых держится трехпартийная система[28]. Но постепенно ее обгладывали-обгладывали и оставили ни с чем — война за Фолклендские острова (упрочившая поддержку Тори), избирательная система (а пропорциональное представительство могло бы здорово помочь делу), их собственная фракционность и модернизация Лейбористской партии, занявшей промежуточную позицию. СДП сама улеглась в могилу и укутала свои изморенные голодом мощи в саван после унизительных дополнительных выборов в ланкаширском городке Бутл. В конце 1981-го и начале 1982-го, судя по опросам общественного мнения, СДП была реальным лидером, опережая и консерваторов, и лейбористов. Восемь лет спустя, в Бутле, избиратели не восприняли их кандидата всерьез; хуже того, его не восприняли даже и как шутку. Представитель Уродской Буйной Полоумной Партии Зашибенного лорда Сатча — возникшей исключительно с целью разрекламировать дряхлеющую рок-звезду — получил 418 голосов из 35 477. Социал-демократ с миру по нитке нахристарадничал убогие 155.
Некоторые из отставок также были явно комичными. Возьмем случай Патрика Николза,
