Тэтчеровская эпоха во многих отношениях была аномальной, поскольку консерватору сложно переварить идею о том, что британский образ жизни нуждается в хорошей взбучке; предпочтение отдается старомодному имиджу нации как спящего льва с ударением на слове «спящий». Восемнадцать месяцев (время с момента отставки миссис Тэтчер до крайней из возможных даты выборов) — не слишком большой срок для Джона Мэйджора, чтобы избавиться от этого нового, исторически не укорененного имиджа Тори как радикальной партии реформ; и избавление от этого имиджа было в значительной степени связано с избавлением от миссис Тэтчер — но при этом одновременно нужно было убеждать ее держать язык за зубами.
Однако миссис Тэтчер никогда не отличалась по части умения держать язык за зубами — более того, потоки брани в адрес профсоюзных деятелей, безработных, иностранцев и прочих подонков были неотъемлемой частью тех чар, которые она насылала на британскую общественность. После своей отставки с поста премьер-министра ей нужно было заняться обдумыванием своих мемуаров — впрочем, пока речь шла не о написании, а о продаже. Тогда же был основан Тэтчеровский фонд — нечто вроде международного исследовательского центра, официально зарегистрированные цели которого при перечислении вызывают нарколептический эффект в силу своей неопределенной всеобщности, зато безупречно резюмируются самой хозяйкой: задача фонда, сказала она, «увековечить все то, во что я верю». Старт проекта был омрачен отказом Комиссии по делам благотворительности предоставить фонду статус необлагаемой налогом организации на том основании, что распространение благой вести от миссис Тэтчер при любых послаблениях в правилах не может быть признано филантропической деятельностью; фонд в настоящее время зарегистрирован — непатриотически — в Швейцарии, где журналистам гораздо труднее выяснить, какие иностранные миллионеры ужинают девушку. Для начала требовалось собирать Ј 12 миллионов в год, так что значительную часть прошлого года миссис Тэтчер колесила по миру, встречаясь с толстосумами: говорят, недавно султан Брунея пообещал 5 миллионов долларов. Эти вояжи, естественно, включают в себя и такие милые пустяки, как подношения почетных степеней. Одну она получила в ноябре от Университета Кувейта (тогда как несколько лет назад ей отказали в этом в Оксфорде: уникальное пренебрежение к премьер-министру). В своей официальной благодарственной речи она раскрыла имя того, ранее находившегося вне подозрений благодетеля, у которого она позаимствовала свое мировоззрение. «Перелистывая Тенниссона — мне это иногда свойственно в предрассветные часы — и взыскуя вдохновения», она обнаружила строчки, которые стали квинтэссенцией и предвестием философии Тэтчер: «А чудо в том, что ты есть ты и у тебя есть сила управлять и животом своим, и миром».
Тенниссоновское стихотворение «Два поздравления», довольно маловразумительная здравица по поводу рождения ребенка, в действительности лишено какого-либо политического подтекста; но, без сомнения, мы в любом случае должны радоваться, когда какая-либо поэтическая строчка отражается звуковым импульсом на ночном сонаре политика.
Традиционный способ занять экс-премьер-министра — имеется в виду с минимальным ущербом для общества, — это спровадить его в Палату лордов. У парламентских сателлитов миссис Тэтчер всегда вызывало раздражение, что ее предшественник тори Эдвард Хит, отказавшись и от Палаты лордов и от соблазнительной дипломатической должности, предпочел остаться в Палате общин в качестве несговорчивого рудимента прежнего, более либерального консерватизма. Спроваживание миссис Тэтчер, в теории вроде как обговоренное, на практике оказалось не менее мудреным. Идея безоблачного перехода в утопающий в горностаях старческий маразм провалилась, когда выяснилось, что миссис Тэтчер не имела в виду то, что ее ближайшие предшественники понимали под уходом в Палату лордов. За исключением Хита, который остался в Палате общин, даже без посвящения в рыцарское звание, недавние премьеры — Вильсон, Каллаген, Хоум — приняли пожизненное пэрство. Миссис Тэтчер дала понять, что не собирается принимать столь половинчатое признание ее заслуг перед нацией, каким является возведение в дворянский чин ее самой до конца ее дней, и возжелала полных наследственных прав. «ТЭТЧЕР — БЕЗ ПЯТИ МИНУТ ГРАФИНЯ ФИНЧЛИ» — гласил заголовок на первой полосе The Times от 3 октября, и весь этот чреватый множеством неловких моментов вопрос о наследственном пэрстве снова оказался в фокусе общественного внимания. Действительно, Гарольд Макмиллан принял титул графа, но его уламывали двадцать с лишним лет после того, как он сложил с себя обязанности премьера и, как считается, согласился на этот знак уважения в возрасте девяносто одного года исключительно чтобы развеяться. Уинстон Черчилль отклонял даже предложение герцогства. В случае с Тэтчер есть еще одно обстоятельство. Ее сын без забот и хлопот становится из мистера Марка сначала сэром Марком, а затем графом Финчли и таким образом превращается в одного из законодателей нации[63] — перспектива из тех, что приводят в ужас меритократа и в восторг — сатирика. Шариковские повадки младшего Тэтчера уже отпугнули нескольких многообещающих спонсоров Тэтчеровского фонда, в том числе Чарльза Прайса, бывшего посла Соединенных Штатов к Сент-Джеймсскому двору. Деликатность своего делового подхода он в очередной раз продемонстрировал в ходе недавней поездки, посвященной сбору средств, по Дальнему Востоку, оскорбив одного гонконгского миллионера достопамятной директивой: «Пора раскошелиться для мамашки!»
Сам факт, что даже природа благодарственного презента миссис Тэтчер от консерваторов стала предметом бурных дискуссий — один комментатор заметил, что титул графини Финчли был «геральдическим эквивалентом пары пушистых финтифлюшек, болтающихся на заднем сиденье казенного автомобиля», — показывает, насколько спорной фигурой она остается. Даже спустя год после отставки ее талант провоцировать раскол в собственной партии по-прежнему не имеет себе равных. Тори на своей конференции, к примеру, пришли к выводу, что позволить этой леди обратиться к делегатам и нации напрямую было бы чревато непредсказуемыми последствиями. Но поскольку внезапно объявить ее персоной нон-грата выглядело бы слишком бесцеремонным, ей дали добро на короткое появление в конференц-зале — не выступить, так хоть показаться (всего на секундочку, и то молча; если не звуковой, так хотя бы визуальный фрагмент).
Овация, которую ей устроили в роли статиста без единого слова, длилась пять минут и была оценена в 101 децибел. Программная речь Джона Мэйджора удостоилась рукоплесканий, длившихся четыре минуты двадцать восемь секунд и не превысивших уровень 97,5 децибела. (Министры рангом пониже наскребли каждый минуты по три с зарегистрированным уровнем шума где-то в районе 90.) Любопытно, что единственный оратор, вызвавший больший приступ истерии, чем немотствовавшая миссис Тэтчер, был одним из тех, кто низложил ее, — Майкл Хезлтайн; он раскочегарил хлопометр до 102.
Необходимость и желание мистера Мэйджора продемонстрировать дистанцию между собой и предыдущим начальством отразились в хореографии его появления. Неброский, но при этом источающий флюиды бодрости, абсолютно натуральные, он закатился в зал через заднюю дверь, пожимая по пути на трибуну руки самым махровым тори. После своей речи — или, если быть более точным, после увенчавшего ее патриотического исполнения «Края надежды и славы» (и 100-децибельной, продлившейся пять минут и четырнадцать секунд овации — которая была вызвана скорее последней частью), он выдвинулся в народ, где и продолжил циркулировать. Что касается самой речи, то о том, что такое Новая Консервативная Интонация, можно было догадаться по отсылкам мистера Мэйджора к Черчиллю. На протяжении десяти лет миссис Тэтчер безраздельно владела авторскими правами на аллюзии к Уинстону, как она его фамильярно называла: только она могла курить
