Плоть и серебро

ошибки.

Все ее тело дрожало, балансируя на острие ножа боли. Пот заливал лоб. Она задержала дыхание, боясь, что, если не сделает этого, закричит.

Нет ничего во мне или моего, что было бы важнее долга перед Господином. Если Он попросит меня отдать жизнь, я лишь порадуюсь, что могу заплатить цену, которую Он у меня просит.

Она закрыла глаз, чтобы лучше видеть Истину, пока читает свой катехизис.

Если я своим действием или бездействием допущу, чтобы Ему был причинен вред, Господь обречет меня вечному проклятию за то, что я не выполнила свой долг и не защитила Слугу Его.

Зеленый глаз Сциллы открылся. Теперь она ясно видела свой путь.

Она — ангел Брата Кулака. Его защитник. Человек, которого она привела к нему, непредсказуем, может быть, даже опасен. Ее Господин с ним наедине, не ведая об угрозе, которую представляет собой неверный, и не защищен от него.

Он приказал ей покинуть его и не быть с Ним рядом. Это (как ни больно) Его право. Он не приказал ей слушать и действовать как Его тайный страж, но Он и не приказал ей не делать этого. А как иначе может она исполнить Волю Господа?

Когти ее спрятались — фарфорово-белый керамил, окрашенный ее собственной кровью. Она остановилась, согнула и разогнула раненую руку. Рука горела, но функционировала отлично. Тело ангела может заблокировать боль, но она пока не дала ему этого сделать. Боль не даст приблизиться сомнению и заблуждениям. Боль есть правда. Боль есть ясность мыслей и действий. Боль есть благодать.

Как приятно снова было вернуться на Путь Истинный, снова быть ангелом на нужном месте — рядом с Братом Кулаком.

За Сциллой закрылась дверь. Брат Кулак коснулся рычажка на панели в подлокотнике кресла, запирая ее. Стукнули засовы, и Марши вздрогнул от этого звука.

— Заходите, садитесь, дорогой мой доктор Марши, — позвал Кулак, подзывая его жестом. Он улыбнулся. — Я с нетерпением ждал встречи с вами.

Кулак говорил тихо, сдавленным, туберкулезным, хлюпающим голосом. Но интонация была резкой, иронической.

Марши огляделся, выбирая сиденье подальше от потрепанной фигуры в огромном кресле. Потом неохотно сел, стараясь не глядеть на хозяина.

Усевшись, он исподволь оглядел обстановку. Помещение было просторным, разделенным пеннокаменными перегородками. Кулак сидел в центре, с одной стороны от него был тщательно отделанный, слегка архаичный комп, с другой — стояли экраны, показывающие каждый уголок на Ананке. Стены комнаты были уставлены книжными полками, набитыми антикварными переплетенными книгами и кубиками постоянной памяти. Еще по комнате были расставлены несколько тщательно отобранных предметов искусства, некоторые гротескные, некоторые очень красивые.

Если бы не экраны наблюдения, комната могла бы сойти за кабинет профессора, скромный и уютный. Еще только две вещи портили это впечатление. Одна из них — тошнотворная вонь, пропитывавшая воздух, из-за которой кабинет вонял, как гнездо стервятника.

Вторая — хозяин и обитатель комнаты.

Марши пришлось собраться с духом, чтобы пристально посмотреть на человека, который его похитил. Он нерешительно поднял глаза, пульс его бился неровно.

Брат Кулак был с виду ближайшим родственником Сестры Смерти. Это был скелет в обвисшей шафрановой коже, поднятый из могилы и наполненный какой-то мерзкой жизнью нежити. Черная сутана висела на нем саваном. Щеки его ввалились, иссушенные губы говорили о больной печени, из-за них выглядывали острые белые зубы. Глаза с желтизной лихорадочно блестели и глядели на Марши с жадным и безумным интересом.

Но не только внешний вид заставил организм Марши выбросить адреналин в кровь, от чего сердце напряглось, как сжатый кулак, а кожа покрылась испариной.

Примитивный человеческий зверь внутри него учуял запах бешеного безумия, которое цивилизованный врач пытался идентифицировать такими бессмысленными ярлыками, как «психопат», «эгопат» или «социопат». Слова, придуманные для описания чудовищ, но не умеющие передать их темной сущности, как слово «бомба» не может передать миллионной доли ужаса взрыва на людном тротуаре.

Такие создания почти невозможно идентифицировать благодаря их способности скрывать себя, подобно смертельно ядовитым хамелеонам. Разумные затаившиеся твари, которые обнаруживаются только когда кто-нибудь случайно наткнется на погреб, выстеленный человечьими костями, или на шкаф, набитый отрезанными головами. «С виду был вполне нормальный человек, — говорят потом соседи. — Нелюдимый только».

Но когда маскировка и хитрость отброшены, не остается сомнений, что это человек только номинально рожденный от женщины, но воспитанный в аду и вскормленный ядом. Открывается хладнокровный и свирепый монстр, управляемый непроизносимыми желаниями и полным безразличием к любой жизни, кроме своей.

Брат Кулак рассмеялся лишенным веселья смехом, от которого у Марши по позвоночнику пробежала дрожь отвращения.

— Я напугал вас, доктор? — спросил Кулак, и гнилые глаза его сверкнули ярко и хитро.

Марши придержал первое, что пришло на ум: «до смерти».

— А разве это не было, гм, вашей целью? — ответил он голосом, настолько близким к нормальному, насколько ему это удалось.

Улыбка Брата Кулака напомнила ему веселую ухмылку rictus sardonicus на лице скелета с косой, изображавшего в средневековом искусстве Чуму.

— Может быть, немного. Я очень хотел, чтобы мы сразу расставили все на свои места. Может быть, я не в лучшей форме, но я не стал меньше. У меня власть. Над всем этим, — он повел рукой, будто охватывая всю Ананке, — а теперь и над вами. Это все мое, созданное по образу моему. Я превратил это в тигель, мой дорогой доктор. Я — в его центре. Я и есть его центр. Я его создатель и господин, пламя и печь. Скажите, вы знаете, что такое тигель?

— Да, — ответил Марши. Слова рождались помимо его воли. — Это сосуд, в котором выплавляют золото.

Кивок.

— Прекрасный ответ. Тигель — это способ снизить содержание излишков и примесей, создавая нечто полезное. Я — плавильщик. Я — печь. В моем тигле выгорает все, что не служит моим целям. Индивидуальность выжигается, как каленым железом. Самостоятельность истребляется. Любовь кремируется. Вера испаряется. Надежда обугливается в чернейшую золу…

Марши глядел на страшные желтые глаза, а старик вел свою сумасшедшую литанию хриплым гипнотизирующим голосом, и все вокруг исчезло, кроме глаз и голоса старика.

— Искусство плавильщика в том, чтобы нагреть тигель до нужного градуса. Разрушить психику людей до той степени, когда останутся только страх и вера. Когда они сплавятся в одно. Страх и вера гарантируют совершенную службу, не знающую сомнений. Из тигля возникает материал, подходящий для ковки инструментов.

Взгляд Брата Кулака снова упал на Марши. Тот почувствовал, как этот взгляд вгрызается в него, острый и парализующий, как клык гадюки. Черная прорезь рта дернулась в непонятной улыбке.