улан, вооруженных пиками, в касках набекрень. Карета вынуждена остановиться перед этим потоком людей, который течет в облаке пыли, освещенный кровавыми лучами заката. Солдаты двигались, с трудом волоча ноги, опустив плечи. Император медленно созерцает толпу. Это был странный смотр войск своим императором. Он вспоминает былые смотры, дробь барабанов, развевающиеся штандарты, генералы в золотых позументах, шпагами отдающие честь, кто-то из личной стражи кричит:
Один из пленных узнает императора и отдает ему честь, затем другой, и еще, еще.
Неножиданно из толпы вырывается зуав, руки его сжаты в кулаки, он кричит: «Ага, вот где ты, негодяй, ты погубил нас всех!»
Десятитысячная толпа выкрикивает оскорбления, размахивает оружием, в карету летят плевки, проклятия обрушиваются как шквал. Император.неподвижен, он не делает даже попыток произнести хотя бы слово; он думает: «Эти люди когда-то назывались моей преторианской стражей».
«Ну, что ты думаешь о такой ситуации? Чертовски сильная сцена, не правда ли? Это могло бы быть впечатляющим концом романа „Воспитание чувств“. Я до сих пор не могу успокоиться, что мне этого не удалось».
Сожалеть ли нам о такой потере конца романа? Как мы вообще оцениваем его? Дю Кан, возможно, огрубил свой пересказ беседы, но Флобер, безусловно, внес бы немало поправок перед публикацией. Однако впечатление от этого очевидно: это сильный конец, общественная оценка одной ошибки, совершенной нацией. Но нужен ли этому роману такой конец? После 1848 года нужен ли нам 1870-й год? Будет лучше дать роману тихо умереть, испытав разочарование; лучше позорная память о юношеском поражении двух друзей в борделе, чем круговорот мнений в светских салонах.
Что касается апокрифов, то здесь нужна система.
1.
2.
3.
В 1850 году, будучи в Египте, он потратил два дня на обдумывание рассказа о Мицерине, благочестивом фараоне четвертой династии, который известен тем, что открыл все храмы, закрытые его предшественниками. В письме к Буйе писатель характеризует свой персонаж несколько грубее, а именно как «Фараона, спавшего с собственной дочерью». Возможно, интерес к этой личности был подогрет тем, что в 1837 году саркофаг фараона был найден англичанам и вывезен в Лондон. Флобер мог сам посмотреть на него в Британском музее, когда был в Лондоне в 1851 году.
Я побывал там третьего дня. Мне сказали, что сам саркофаг не считается особой примечательностью музея и не находится в экспозиции с 1904 года. Когда его везли в Лондон, было убеждение, что это захоронение четвертой династии, но позднее выяснилось, что экспонат относится к двадцать седьмой династии и полуистлевшая часть мумии, возможно, совсем не Мицерин. Я был разочарован и вместе с тем рад, что Флобер не продолжил работу над этим проектом и не занялся тщательными поисками захоронения фараона. У доктора Энид Старки был бы хороший шанс нанести удар, открыв еще одну ошибку в литературе.
(Возможно, мне стоит отдать должное доктору Энид Старки и внести ее в мой карманный лексикон-гид как относящуюся к материалам о Флобере, или это будет несправедливой местью? «С» как «Сад» или «С» как «Старки»? Кстати, «Лексикон прописных истин Брэйтуэйта» неплохо пополняется. Все, что необходимо знать о Флобере простому смертному. Еще несколько фактов, и я могу закончить. Буква «Икс» (X), кажется, будет проблемой. На эту букву в «Лексиконе» Флобера тоже ничего нет)
В 1850 году Флобер сообщил из Константинополя о трех проектах: «Ночь Дон Жуана» (завершается план книги); «Анубис», рассказ о женщине, домогавшейся сексуальной близости с божеством; и «фламандский роман о мистически настроенной девушке, которая умирает девственницей возле отца и матери в провинциальном городке… а рядом — огород, засаженный капустой, речка камыши…» Гюстав в этом письме жалуется другу Буйе' как опасно детально планировать книгу: «Если так искусно производить вскрытие еще не родившихся младенцев, то, пожалуй, никогда их не родишь…» В указанных случаях Гюстав не стал таким жестким, хотя смутные намеки на это появляются в третьем проекте, предшествующем «Мадам Бовари» и «Простой душе».
В 1852 — 53 гг. Гюстав серьезно занимается планом романа «Спираль», «огромного, метафизического, полного фантастики, орущего во все горло романа», чей герой живет типичной флоберианской двойной жизнью; он счастлив в своих мечтах и несчастлив в реальной жизни. Заключение романа: счастье только в нашем воображении.
В 1853 году Флобер возрождает «одну свою старую мечту»: роман о рыцарстве. Несмотря на Ариосто, эта тема неисчерпаема, уверял он и намеревался дополнить ее «террором и большим количеством поэзии».
В 1861 году: «Я давно обдумываю роман о безумии, вернее, о том, как человек становится безумным». Примерно в это же время или чуть позднее — согласно Дю Кану, это должен был быть роман о театре — он сидел в фойе, записывая исповеди чрезмерно откровенных актрис. «Только Лесаж в „Жиль Блазе“ был близок к истине. Я покажу все в его наготе, ибо невозможно представить, насколько это смешно».
К этому времени Флобер уже отдавал себе отчет в том, что на полноценный роман ему понадобится от пяти до семи лет. А это значит, что большинство подготовленных им второстепенных проектов успеют за это время выкипеть до дна. В последний десяток лет его жизни мы знаем четыре его идеи плюс интригующую пятую, своего рода именно тот роман, который он искал.
а) «Харел-бей», восточный рассказ. «Был бы я моложе и были бы у меня деньги, я снова поехал бы на Восток — чтобы изучить современный Восток, Восток Суэцкого перешейка.
