босые ноги. Знакомая футболка. Старый свитер, наброшенный на плечи и застегнутый цепочкой.
— А я уже думала, ты меня обманул, — призналась она.
— Прости. — Рафферти причалил.
Начало сегодняшнего приступа мигрени поразило его своей странностью. Звуки отражались эхом. Мягкая рубашка царапала кожу словно наждачная бумага. Детективу казалось, что он ничего не видит и в то же время видит все. Рафферти никак не мог сфокусировать взгляд на лице Таунер, но замечал полосу загара, обретенную после работы в саду, и пятнышки под ногтями — там, где не удалось выскрести грязь.
Что-то подсказывало ему: надо вернуться домой. Все отменить. Таунер не хотела второго свидания. Просто он ее уговорил, не так ли?
Она оказалась в лодке, прежде чем детектив успел что-либо сказать. Лодка была в нескольких футах от причала. Рафферти рассчитывал безукоризненно пристать — может быть, слегка пустить пыль в глаза. Он ожидал, что Таунер схватится за борт и подтянет лодку, но девушка просто прыгнула. Он протянул руку, и она схватилась за нее, чтобы удержать равновесие, но цель была достигнута и его участие даже не понадобилось. Эта женщина уверенно чувствовала себя в море.
«Может быть, только в море, — подумал Рафферти. — Что ж, это естественно для семейства Уитни».
Рафферти попытался отогнать эту мысль. Меньше всего ему сегодня хотелось думать о семье Таунер.
— Сто десятая модель, — в восхищении произнесла она. Старая деревянная парусная шлюпка, выкрашенная в коричневый цвет. Похожа на сигару с запечатанными концами. — Моя первая лодка тоже была сто десятой модели.
— Шутишь?
Рафферти понял, что плывет в открытый океан и огни города удаляются. Он сам этого не заметил. Возвращение домой на повестке дня больше не стояло.
— Ты участвовала в гонках на такой лодке? — И снова Рафферти осознал, что уже знает ответ на этот вопрос. Дома у Евы он видел фотографию маленькой Таунер, сделанную в яхт-клубе.
Таунер задумалась, а потом наконец ответила:
— Нет. Никогда.
Он удержался от расспросов.
Провалы — вот как называла это Ева. У Таунер провалы в памяти. Не нужно слишком удивляться. У кого их не бывает? В Обществе анонимных алкоголиков такие штуки называли «затемнениями». Рафферти предпочитал вариант Евы.
Сегодня провалы были у него перед глазами — бреши и пустые места, которые становились все больше. Закатный свет померк, но небо было отчетливо разделено надвое. Даже слишком отчетливо. Как будто кто-то крошечным ножом рассек картинку перед глазами Рафферти, разделив ее почти идеально пополам, а потом лезвие врезалось ему в череп. На сей раз детектив не собирался уклоняться от головной боли. Хотя иногда он это делал.
Боль приближалась. Он туже натянул шкот — нужно плыть быстрее, чтобы избавиться от дурноты.
— Не возражаешь, если мы немного помолчим? — спросил он.
Таунер, похоже, радовалась, что не нужно разговаривать. Она устроилась на носу. Держась за борт и ни разу не оглянувшись, смотрела вперед, на черную воду.
Просьба помолчать могла бы рассердить любую женщину. Но Таунер, видимо, была не против.
Они вошли в ритм. Ветер. Волны. В этом было что-то гипнотическое. В воздухе ощущалось нечто такое, отчего стало легче дышать.
Рафферти понимал: Таунер тоже это почувствовала. Свидание началось успешнее, чем в прошлый раз. Даже лучше, когда они не пытаются говорить.
Где-то неподалеку от Манчестера он перестал видеть. Отчасти из-за темноты. Поначалу детектив решил, что они сбились с курса и заплыли дальше, чем ему казалось, но потом услышал чаек и понял, что земля близко. Раньше он никогда не лишался зрения полностью. Отказывала либо правая, либо левая половина, и он не видел предметов, если смотрел прямо на них: приходилось смотреть мимо, чтобы понять, что находится у тебя перед носом.
Рафферти не знал, что тому виной — темнота или мигрень. Он понимал только, что ничего не видит.
«Постфаза», — подумал он.
Сначала появлялись галлюцинации. Так и сейчас произошло. Они пропали, как только началась головная боль. Но потом вернулись. Он в жизни ничего подобного не испытывал.
— С тобой все в порядке? — донесся как из тумана голос Таунер.
— Мигрень, — ответил Рафферти. — Ничего не вижу. Придется тебе самой управлять лодкой.
Когда они поменялись местами, он сел на дно. У него кружилась голова.
— Пойдем обратно? — спросила Таунер.
— Да.
«Двадцать минут, — подумал он. — От двадцати минут до получаса. Именно столько обычно продолжались галлюцинации. Можно засекать время. Если продлится дольше — значит, это что-то совсем скверное, например инсульт».
Рафферти сидел лицом к Таунер, прижавшись спиной к борту.
— У тебя часто бывает мигрень? — спросила она.
— Да.
Таунер легко управляла лодкой. На обратном пути они шли против ветра, но ей хватало опыта. Они двигались не так быстро, как поначалу, но Таунер тем не менее удерживала приличную скорость.
— Ты что-нибудь принимаешь от головной боли?
— Иногда.
Рафферти поймал себя на том, что отсчитывает секунды, и понял, что это глупо. Когда они миновали Беверли-Харбор, он отнял руки от лица. Боль отступала. Он увидел огни вдоль берега — мерцающие и расплывчатые, но реальные. Детектив заставил себя сделать вдох.
— Я вчера не выспался, — сказал он, когда вновь смог заговорить. — И выпил слишком много кофе.
Он сказал это не только для Таунер, но и для себя. Ему показалось, что его слова звучат глупо. Рафферти подумал, что лучше было ничего не говорить.
Когда они достигли Салема, зрение восстановилось. Боль сосредоточилась в правой стороне головы.
— Тебе лучше, — заметила Таунер.
Рафферти не знал, как она догадалась. Он ведь почти не двигался.
— Да, — согласился он и наклонился вперед, растирая шею.
— Завести лодку в гавань?
— Нет. Отведи ее к Шетланд-парк. Стоянка там.
Таунер кивнула.
Он сидел на корме и наблюдал, как она правит. В гавани было полно лодок, снующих
