вдогонку и просил подождать.
Когда он достиг причала, я уже отвязала канат моторки, и ему пришлось прыгать, чтобы попасть на борт. Бизер упал ничком, у него перехватило дыхание.
— Ты в порядке? — прохрипел он.
Я не смогла ответить.
Он посмотрел на Мэй, которая показалась на крыльце с Дулингом, — руки скрещены на груди, взгляд устремлен на нас.
Я трижды пробовала завести мотор, прежде чем он наконец взревел. А потом, позабыв о лимите в пять миль, со всей скоростью рванулась вперед, в открытое море.
Мы редко обсуждали случившееся. Мэй предприняла две бесплодные попытки вразумить меня — сначала отвезла в город, чтобы побеседовать с Евой, а потом позвонила кому-то из Бостонского научного музея и попросила объяснить мне, что в волосах нет нервных окончаний и что им не может быть больно во время стрижки.
Иногда, глядя в прошлое, можно вспомнить момент, когда твой мир изменился и все пошло по-другому. В искусстве чтения кружев это называется «точкой средоточия». Ева говорит, что это место, вокруг которого начинают возникать разнообразные завитушки и настоящие узоры. Стрижка стала такой точкой для нас с Мэй — в тот день все изменилось. Мгновенно, за доли секунды, за единственный взгляд, за короткий вздох.
В течение двух лет никто меня не стриг. Я так и ходила — с одной стороны волосы длинные, с другой — короткие.
— Это просто глупо, — однажды сказала Мэй, подходя ко мне с ножницами, чтобы закончить стрижку и восстановить свою власть. — Так нельзя.
Но я ни разу не позволила ей приблизиться.
Каждый вечер мы вместе ужинали, в основном сандвичами, потому что Мэй ходила в магазин лишь раз в месяц, когда ездила в город. Сандвичи всегда подавали в столовой, на красивом фарфоре, а вслед за ними ставили маленькую эмалированную тарелку с витаминными таблетками, которые мама называла десертом. Обычно это блюдо отнимало у нас много времени: Мэй требовала, чтобы мы ели витамины при помощи десертной вилки, одновременно ведя учтивые застольные беседы. Она научилась этому у Евы.
— У меня вопрос, — сказала я, балансируя двумя витаминными таблетками на лезвии ножа.
Мэй многозначительно взглянула на меня, и я отложила нож.
— Да? — отозвалась она, ожидая продолжения в том же стиле, — мы научились этому, чтобы избегать настоящих разговоров.
— Зачем ты отдала мою сестру?
У Бизера округлились глаза. Такие вещи мы не обсуждали. Никогда.
Мэй начала убирать со стола. Мне показалось, что в уголках глаз у нее слезы, но они так и не пролились.
После ужина я отправилась к себе. В свое убежище. Никто сюда не заходил. Каждый вечер, ложась спать, я натягивала на голову нейлоновый чулок, а сверху — лыжную шапочку, чтобы Мэй не могла остричь меня ночью. Я оснастила комнату нелепыми ловушками: веревками, колокольчиками, хрустальными бокалами, украденными из кладовой, — всем, что могло разбудить меня при появлении чужака. И это помогло. Мэй сдалась. Однажды мой пес Скайбо, которого минувшим летом подарил мне Бизер, так запутался в веревках, что пришлось их разрезать, зато больше никто меня не беспокоил. Спустя некоторое время Мэй вообще перестала заходить в мою комнату, но я не ослабляла бдительности ни на минуту.
Именно Ева расставила все по местам. Однажды, в конце лета, я отправилась к ней в магазин и попросила прочесть кружево. Не считая дня рождения, где чтение кружева было семейной традицией, обычно я ее об этом не просила. Мне не нравилось, когда меня «читают», от этого становилось страшно. Но сейчас я была в отчаянии. Скайбо пропал. Этот золотистый ретривер, которого Бизер выдрессировал еще щенком, не сидел на привязи и любил побродяжничать. Но, хотя Скайбо стал достаточно ручным, чтобы держать его дома, в нем оставалось нечто дикое. Он был отличным пловцом. Когда я купалась или каталась на лодке, он следовал за мной. А иногда отправлялся куда-нибудь один.
Я сходила с ума. Обыскала весь остров. Поехала в город, осмотрела причал, магазин с рыболовными принадлежностями и даже рыбачьи лодки. Но тщетно.
Наконец я пошла к Еве. Она плела кружево, сидя у камина, где не было огня, зато были шикарные хризантемы.
Лето заканчивалось, и вода была очень холодной. Я в отчаянии рассказала о случившемся и призналась, что боюсь худшего — что Скайбо умер от переохлаждения или угодил под мотор катера. Ева спокойно взглянула на меня и предложила чаю.
— Я не хочу, — возразила я. — Пропала моя собака.
Ева, как и Мэй, умела многозначительно смотреть. Я налила себе чаю, а она продолжала работать. Время от времени тетя посматривала на меня и жестом указывала на чашку.
— Твой чай остынет, — намекала она.
Я пила.
Прошла целая вечность, когда Ева наконец отложила подушечку и подошла ко мне. В руках у нее были ножницы — те самые, которыми она срез
— Вот, — сказала тетя. — Чары разрушены. Ты свободна. — Она положила косичку на стол.
— Какого черта?
— Следите за языком, юная леди.
Я встала и сердито посмотрела на нее.
— Можешь идти, — сказала Ева.
— А моя собака? — огрызнулась я.
— Не беспокойся о ней.
Я пошла к «Китобою», размышляя о том, все ли в моей семье сумасшедшие. Я знала, что я ненормальная. Мэй уж точно дошла до предела, превратившись в настоящую затворницу. И Ева, которая обычно действовала весьма разумно, теперь вела себя не так, как следовало.
Когда я добралась до причала, Скайбо сидел на носу лодки, мокрый, усталый, весь в колтунах. Я была так рада его видеть, что даже не задумывалась о том, где же он пропадал.
Глава 5
Женщины делали канву для плетения при помощи пергамента — толще и прочнее, чем тот, на котором писались любовные письма. Пергамент протыкали булавками, создавая сквозной шаблон, которым можно было пользоваться снова и снова. В процессе работы рисунок прикалывали к подушечке, и кружево плелось от булавки к булавке. Если и существовало препятствие для создания более замысловатых узоров, так это дороговизна и
