Ризницей служила небольшая комната, стены которой были увешаны полками. Там монахи держали атрибуты своего ремесла: облачения, парадные ризы, сосуды со святой водой и бутыли вина. Эдвин прошел в дальнюю дверь. Необходимость спешить подгоняла его.
Монастырь был прямоугольным, с внутренним двором под темным небом и крытой галереей по периметру. Собор был духовным центром ордена, а монастырь обеспечивал жизненно важные функции. Он предоставлял доступ к жилым кельям монахов, их трапезной, кухне и общей комнате. Обычно в середине монастырского двора была одна лишь лужайка. Но только не той ночью.
Голос Эдвина задрожал, когда он приблизился к центру монастыря. Четыре темные фигуры лежали на земле. Томас скалился от боли даже в смерти. Патрик и Брентон скорчились, каждый прижал голову к коленям. Будто испуганные дети в серых сиротских робах. А невидящий взор Стефена вперился в Эдвина вечным укором.
Его каббала.
Разрушена.
Навеки.
Они пришли к Эдвину за последним причастием. Они знали, что за этим последует, — но не колебались. Он добавил им в вино мышьяк и беспомощно смотрел, как падали его братья в таинствах. Как слюна бежала из их ртов, глаза закатывались и конвульсии сотрясали их безвольные тела.
Эдвин молился, но вонь экскрементов и темно-алой мочи, излившихся из их тел, погнала его прочь. Смерть медлила, и крики мучимых адской болью еще долго звенели в тиши двора.
Им недолго преследовать его.
В Священном Писании говорится, что отнимать жизнь есть смертный грех, но эти люди сами пожертвовали собой ради высшей цели. Врата небесные, без сомнения, примут их. Эдвин переживал такое ошеломляющее ощущение потери, что опасался утратить человеческий облик.
Эдвин отвернулся, полный решимости завершить начатое. Он прошел по вестибюлю до капитула. По монастырскому уставу, помещение капитула представляло собой пятигранник с равными по длине сторонами, то есть стенами. Скамьи опоясывали капитул целиком, на них и сидели во время собраний братья ордена. Теперь они были пусты, как и весь собор.
Эдвин швырнул факел в связки тростника. Немедленно занявшееся пламя осветило комнату. Он отступил, чтобы не загореться самому. Огонь скакал и метался в дьявольской пляске, пожирая подношение. Суеверный страх пронзил Эдвина, когда он устремился прочь по вестибюлю от клубов дыма, которые валили из капитула.
В треске пожара за его спиной ему будто слышалось собственное имя. Эдвин возвращался по тому же пути так быстро, как только позволяли его застывшие суставы. Он задержался в ризнице — и ненасытные языки пламени жадно лизнули полки. Пыльные облачения и старые ризы вспыхнули огнем. Но — не божественным.
Пламя уже взбиралось по гобелену, когда Эдвин с трудом протиснулся через потайную дверь. Тени метались по стенам, змеясь словно души проклятых. Он поспешил к боковой часовне с ее драгоценным содержимым, дыша неровно, рывками.
Эдвин сунул факел в гущу свитков и манускриптов. Огонь принял жертву без тени сомнения. Холсты и пергамент трещали во вспышках пламени. Кожаные обложки противостояли жару чуть дольше и тоже начинали коробиться и лопаться, прежде чем исчезнуть.
Труд всей его жизни превращался в пепел, и страх Эдвина перед смертью отступил. Все и все, что было ему дорого, потеряно.
Разрушение шло по его стопам. Эдвин поджег алтарь. Повсюду, где он побывал, вверх бежал огонь. Древние гобелены и резное дерево сгорали от умело направленного им пламени факела. Собор пылал в адском огне.
Он проторил себе путь назад к западным вратам, размахивая факелом направо и налево. Большая часть собора была уже в огне, и жар гнал его наружу. Воины отступили перед пожарищем, в безмолвии наблюдая бушующее между зданиями пламя. Эдвин захромал к ним. Владевшее им неистовство покинуло его: он чувствовал, что стар и изможден.
Бородатый предводитель воинства наблюдал за огненной стихией, а тень и свет боролись за место на его лице. Даже лошади недвижимо смотрели на бушующее зарево. Зрелище завораживало, притягивало взгляд и не отпускало.
Северная и южная башни превратились в пару огромных дымящих труб. Пламя пробивалось сквозь крышу монастыря, и искры частым дождем стучали в окна капитула.
По лицу Эдвина струились слезы — он смотрел, как гибнет его дом.
Первой внутрь рухнула крыша капитула, как только выгорели деревянные балки. На миг пламя стало голубым, и столб искр взметнулся в небо.
Это был тот знак, которого он ждал.
Заморские захватчики найдут здесь ничтожно мало ценного. Место, где хранится их Священная реликвия, останется тайной. А он больше не может заставлять себя смотреть на разрушение собора.
Эдвин преклонил колени перед воинами и прочел двадцать третий псалом. Голос его дрогнул, когда он дошел до слов « иду долиной тьмы », но он собрался с силами и поскорее закончил молитву.
Он встал и испытующе посмотрел в лицо главному воину. Что бы тот ни думал, он хорошо умел это скрывать. Он не сказал ни слова, но взгляд его быстро скользнул в сторону юноши, давшего Эдвину факел.
Юный рыцарь спешился перед Эдвином.
— Простите меня, отец-настоятель. Я хотел бы, чтобы все было иначе.
— Я отпускаю тебе все грехи, сын мой, — ответствовал Эдвин. — В этот миг ты служишь Его божественным орудием. — Он повернулся и поднял руку, благословляя остальных.
— Братство Руклинского собора, благодарю вас за верную службу. Она не будет забыта теми из ордена, кто останется в живых.
Эдвин закрыл глаза. Треск огня и раскалывающегося камня нарушали тишину ночи.
Он опустился на колени и склонил голову под шелест вынимаемого из ножен меча. К нему вернулся
