Кэти катила коляску с хозяйкой, слушала ее рассказ и думала о том, что не успела позвонить маме. Дождавшись, когда миссис Браун сделала паузу, Кэти попросила разрешить ей позвонить матери, которая наверняка волнуется. Ведь она обещала звонить ей два раза в день.
— Давайте договоримся, — строго сказала миссис Браун. — Я понимаю переживания вашей матушки за судьбу своей дочери, попавшей в тяжелые условия проживания. Но звонить ей вы должны в нерабочее время. До десяти часов утра и после одиннадцати вечера, когда я отправляюсь спать.
Еще один неожиданный поворот от доброты к чрезмерной строгости, подумала Кэти.
— Хорошо, миссис Браун, — повиновалась она.
Несколько минут женщины молчали, но через некоторое время хозяйка миролюбиво сказала:
— Ну хорошо… Сейчас позвоните маме, чтобы она не волновалась. Но на будущее будет так, как я сказала.
— Спасибо, миссис Браун, — согласилась Кэти. — Вы правы…
Ей даже нравилось играть в игру «послушание». Она поняла, что противоречить хозяйке нельзя ни в коем случае. Нельзя также обижаться на ее выходки. Обида — это молчаливый протест. И, заметив его, хозяйка будет продолжать свое наступление. Более того, если уступать ей во всем, она сама идет на попятную, и ее душа расцветает яркими цветами доброты. Конечно, она вменяема и адекватна, но над ней довлеют какие-то комплексы, с которыми Кэти еще предстоит разобраться…
— Сегодня приедет Гарри, — с удовольствием проговорила миссис Браун. — Надо будет заказать к ужину его любимую форель с молодой фасолью. Это он любит с самого детства…
Хозяйка опять ударилась в воспоминания. А что же ей оставалось в ее состоянии?
— Когда дети… — Она мгновенно поправилась: — Когда Гарри был маленьким, он всех удивлял своими математическими способностями. Считать он умел с трех лет, а с шести уже принимал участие в расчетах дневного меню. Иногда он ходил с Полли в магазины и всегда точно подсчитывал сдачу. Жаль, что он стал не экономистом… — Она вздохнула и мгновенно переключила внимание: — Ах, как пышно цветет магнолия! Давно я не видела таких дивных цветов. Пожалуй, в последний раз это было в год смерти Ларри, шесть лет назад. А еще я помню…
Лицо миссис Браун осветилось какими-то очень приятными для нее воспоминаниями. Она как будто помолодела и стала красивее.
— Лет тридцать назад… Нет, двадцать восемь. Я играла тогда в театре Маргариту Готье в «Даме с камелиями». Так вот, я думала, что камелия — это магнолия… И когда мне из реквизита принесли искусственные камелии, я решила, что они ошиблись…
Она счастливо засмеялась и опять замолчала, углубившись в мысли о давно минувшем.
Так вот в чем дело, подумала Кэтрин, она была актрисой… И театр остался с ней на всю жизнь…
Девушка решила развернуть эту тему и спросила:
— Вы играли Маргариту Готье? Значит, вы были очень хорошей актрисой…
— Люди шли в театр смотреть не пьесу, а Луизу Тайлер в этой пьесе, — гордо ответила миссис Браун.
Она выпрямила спину, и теперь казалось, что дама восседает не в инвалидной коляске, а на троне.
— А когда вы оставили театр? — поинтересовалась Кэти.
— Когда вышла замуж, — вздохнула хозяйка. Она немного подумала, а потом добавила: — Нет, пожалуй, когда поняла, что у меня будет ребенок. Конечно, когда он подрос, я хотела вернуться на сцену, но Ларри воспротивился…
В голосе миссис Браун была если не грусть, то легкая досада, а может быть, затаившаяся в глубине души обида на мужа.
— Расскажите, пожалуйста, о вашей работе в театре, — осторожно попросила Кэти.
— О, моя работа в театре — это целая жизнь, — мечтательно проговорила миссис Браун. — Потом началась совсем другая жизнь, совсем другая… Потом родился еще один ребенок… — Как будто спохватившись, она быстро добавила: — Впрочем, это неинтересно.
Мечтательность и удовольствие сменились в голосе пожилой дамы нотками грусти и раздражения.
Странно, подумала Кэти.
Миссис Браун явно решила сменить тему. Она обратилась к Кэти с совсем другой интонацией:
— Вы же хотели позвонить маме. Звоните, и надо уже возвращаться. Время второго завтрака.
День прошел незаметно. Кэтрин совсем не устала. Более того, она была бодра и находилась в приподнятом настроении. Внезапно девушка поняла почему. И ее буквально бросило в жар. Она ждала Гарри… И по мере приближения вечера, момента его приезда, она чувствовала себя как ребенок накануне детского праздника. Разобравшись в своих чувствах, Кэти решила, что появление Гарри она должна выдержать как экзамен, спокойно и достойно.
Когда вечером за окном зашуршали шины мощного автомобиля, сердце Кэтрин замерло. Однако усилием воли девушка сняла волнение и спокойно обратилась к миссис Браун:
— По-моему, подъехала машина. Наверное, это Гарри.
— Да, по времени это он. — Пожилая дама встрепенулась. — Посмотри в окно. Из него видна стоянка.
Кэти выглянула в окно и увидела, как Гарри идет к дому, крутя на пальце ключи от своего «бьюика». Увидев Кэтрин, он широко улыбнулся и помахал ей рукой. Кэти тоже улыбнулась, кивком поприветствовав молодого человека. Она видела, как легко и красиво взбежал он по восьми ступеням лестничного марша…
— Это он? — нетерпеливо спросила миссис Браун.
— Да, сейчас войдет, — как можно более небрежно произнесла девушка.
Гарри вошел в гостиную и, не глядя на Кэтрин, подошел к матери и поцеловал ее в щеку.
— Как дела? — бросил он.
— Все очень мило, — ответила пожилая дама.
— Ты довольна новой сиделкой? — спросил он, кивнув в сторону Кэти.
Было такое впечатление, что это не он только что дружески махал ей с улицы. Гарри как будто не замечал ее. Кэтрин почувствовала себя уязвленной.
За ужином, как и хотела миссис Браун, была подана форель и молодая фасоль, чудесно приготовленные искусницей Полли. На этот раз на ужине присутствовал не доктор, как в прошлый раз, а какой-то коллега Гарри, его приятель с античным именем Цезарь, приехавший вслед за ним. Кэти опять сидела по левую руку от миссис Браун. Гарри сидел справа от матери, а напротив миссис Браун посадили Цезаря с совсем не императорской внешностью — он был маленький, щуплый, но, видимо, очень умный. Они почти все время говорили с Гарри о делах: о каком-то процессе, затеянном неким фермером, на поле которого упал во время
