консервный завод “Глобус” поддержал революцию, выпустив тысячу пустых жестяных банок для печеночного паштета. И у каждой старшеклассницы было в голове, как минимум, три варианта дальнейшего развития событий, и все девушки были одна другой краше. Наверное, впервые за тысячу лет в стране воцарилась райская идиллия, пускай даже ненадолго. Все рвались к микрофону и никто — к пистолетной кобуре, будто вообще не существовало насильственной смерти, разве что убийство из-за ревности. Даже водомет применяли только однажды, в одном переулке, но скоро выяснилось, что в него налит горячий чай. Демонстранты становились в очередь к водомету, получали двести миллилитров чаю в пластиковый стаканчик и возвращались обратно к парламенту. Ну разве не чудо, господин писатель? Конечно, господин дворник.
— Отстань, — буркнула женщина сонно, но я не отстал, прижавшись к ее спине, я старался залезть к ней между ног, наконец я нащупал ее дряблое влагалище.
— Если не можешь, лучше спи, — сказала она.
— Сейчас, — сказал я.
— Тогда давай быстрей, — сказала она, и я попробовал делать это быстрей. Я зарылся в ее увядшие цветочные груди и уткнулся в ее матку, как щенок.
Точно такая, думал я. Еще два-три сезона, думал я. И такая же дряблая, думал я, и, когда у меня наступила эякуляция, женщина уже астматически храпела. А я был зажат между ее мокрыми коленями и влажной штукатуркой и несколько минут не мог даже пошевелиться. Я напрочь забыл, когда я перебрался из кресел в кровать. У меня болела голова, и водка жгла горло, будто я выпил полстакана жженой соды. Потом я кое-как выбрался и, чиркнув спичкой, нашел свою одежду, а женщина спокойно спала, прижав колени к животу, словно состарившийся младенец. Над ней висела фотография ее матери, которая после смерти вынуждена была смотреть на почтальона, и на меня, и на двадцать пять искалеченных птиц.
В коридоре хлопнула дверь туалета, я не хотел столкнуться с Нитраи, поэтому дождался, пока он прокряхится, вытащил три “Ласточки” и выскользнул из прачечной, словно опытный вор.
Уже светало, легкие грузовики развозили свежие овощи, за Рынком трое мужчин забивали рыбу. Один из них сетью вытаскивал карпов из цистерны и кидал их на поддон, а двое других, в комбинезонах, били рыбам по, голове, пока те не прекращали трепыхаться.
— Большинство живо, — сказал мужчина с сетью, затем он слез с цистерны и закурил сигарету. Двое других немного передохнули, опершись на палки, и принялись бросать тушки в ящик.
Я присел на бетонную тумбу и выкурил сигарету. Магазины и забегаловки были закрыты. Было около пол шестого, или даже меньше, вечером я забыл надеть часы. Ребекка летает, думал я и смотрел, как взлетают в воздух рыбы с отрубленными головами.
На соседней улице наконец открылась подвальная забегаловка. Еще десять минут, крикнула женщина, и десять минут я проторчал возле метлы, прислоненной к торцу двери. Когда хозяйка открыла, нас было уже трое. Один мужчина держал на плече газовую трубу, скорее всего, из дома на снос, второй прижимал к себе четыре связки “Вечерних известий”. Гастроном открывается в семь, по идее они могли прийти налегке, но Нолика понимала, что за первым фреччем последует еще один, и заранее была настроена благодушно. Раз человек пришел с тяжелой газовой трубой, значит, за фреччем будет еще, как минимум, рюмочка “Уникума”. На меня она поначалу смотрела с подозрением, молча поставила передо мной коктейль “Длинный шаг”, но по ее взгляду было ясно без слов — в костюме обычно сюда не ходят.
Потом она смирилась с костюмом, и я пятнадцать лет ходил в “Балканскую жемчужину”. У меня не было персонального столика, личной кружки или чего-то в этом духе, я молча выпивал фречч, или просто приводил себя в порядок в туалетной комнате. Иногда я перекидывался парой слов с Иоликой, за эти годы она привыкла ко мне и тем не менее старалась держать дистанцию. И я точно знал, даже если я надену спортивный костюм и захвачу с собой пару связок с газетами, все равно в наших отношениях немногое изменится.
— У вас шевелюра, как у этих пыльным мешком трехнутых графов в исторических фильмах, которые до утра играли в русскую рулетку, — сказала она как-то раз, а я радовался, что, по крайней мере, она сказала, что думает, и не держит это в себе.
Однажды она вместе с фреччем принесла газету и бросила на стол.
— Это вы? — спросила она и показала на фотографию, которую поместили рядом с интервью.
— Да, — сказал я.
— И о чем вы пишете?
— Обо всем. Так просто не расскажешь.
— Хотя бы попробуйте, — сказала она нервно.
— Я разговариваю с людьми. И записываю их истории, — сказал я, потому что это мне казалось самым простым.
— Обо мне вы тоже писали? — спросила она. Указательный палец она держала на моей фотографии, словно собиралась раздавить жука на крышке стола, еще одно неверное слово, и хитиновый панцирь хрустнет.
— Нет, о вас я не писал, Йолика, — сказал я.
— Тогда ладно, — сказала она, — сегодня фречч бесплатно.
Но этот разговор произошел много лет спустя, а в то утро и речи не было ни о новеллах, ни об интервью, ни о расплывчатых фотографиях. В то утро я хотел только, чтобы меня перестало, наконец, тошнить, потому что я все яснее вспоминал, что случилось этой ночью, и как я, словно ползучий вьюнок, взобрался на эту несчастную женщину. Заполз в нее, точно голый слизень в трещину к загнивающему фруктовому дереву. Как почтальон, как остальные постоянные клиенты, чтобы оставить в ней свой липкий след. Хотя я не хотел. Я правда не хотел, просто спать под двухспальным шерстяным одеялом приятнее, чем в кресле, даже если запах аммиака гасит половое влечение.
— Где здесь туалет? — спросил я.
— Напротив бомбоубежища, — сказала она и сняла ключ с гвоздика за кружками.
— Один форинт, — добавила она, — и будь добр, сумку возьми с собой. Не хочу неприятностей. — Я взял сумку и побрел, протискиваясь между пустыми ящиками и алюминиевыми бочками, до конца коридора, где начиналось бомбоубежище.
Дело в том, что префектура согласилась выдать лицензию при одном-единственном условии: восемьдесят квадратных метров— “Балканская жемчужина”, восемьдесят квадратных метров — бомбоубежище, где в случае опасности сможет укрыться население. И напрасно Нолика говорила заведующему отделом: взгляните на этот подвал, а потом посмотрите научно-популярный фильм о ракетах “земля — земля”, обитатели этого дома скорее предпочтут жить в огромном мусорном баке. На что завотделом фыркнул, что он не особенно расстроится, если половина района переселится в мусорные баки, в конце концов, мусору там и место, но ничего не попишешь, таков закон. И я потянулась было к мусорной корзине, чтобы надеть ее ему на голову, как ночной горшок. Чтоб он подавился выброшенными прошениями о матпомощи, заявками на квартиры и остатками сэндвича. Но потом вспомнила, что мне не хватает одной его подписи. И я посмеялась его удачной шутке и
