— Я могу это выбросить? — спросила официантка, а я сказал, не выбрасывайте, и забрал направление, как будто оно касалось меня. Через несколько дней пришел результат, и выяснилось, что опухоль в матке у Эстер Фехер доброкачественная, и после несложной операции матка снова станет пригодной для использования, как у любой нормальной двадцативосьмилетней женщины: в одинаковой степени для родов или для аборта, в зависимости от взаимоотношений между партнерами.
Я ждал в коридоре и нервно теребил две пачки сигарет в кармане плаща, потому что не знал, сколько длится удаление доброкачественной опухоли, уже после первой сигареты мне захотелось ворваться в операционную и закричать, прекратите немедленно. Наконец открылась дверь, и доктор Видак успокоил меня, с милой госпожой все в порядке, но по меньшей мере месяц это нельзя, вы ведь понимаете?
— Понимаю, — сказал я и через два дня доставил Эстер из больницы домой, в муниципальную съемную квартиру площадью тридцать два квадратных метра, в девятом районе, и донес ее по лестнице, пропахшей кошачьей мочой, на четвертый этаж, словно жену после родов, хотя в тот раз я был у нее впервые.
— Кудатыидешьсынок?
— За хлебом, мама.
— Хлеб пока есть, а вчера ты опять вернулся в десять.
— У меня были дела, мама.
— Я не могу так жить, ты все время где-то пропадаешь.
— Хорошо, я постараюсь приходить пораньше, мама, — сказал я и ночью переставил дверные цепочки так, чтобы их можно было подцепить снаружи маленьким крючком, когда мама заснула, я сбежал из квартиры, словно воспитанник школы-интерната, поскольку не хотел, чтобы она спрашивала, кудатыидешьсынок. До рассвета я лежал рядом с Эстер на поролоновом матрасе, в гробовой тишине съемной квартиры на улице Нап и был благодарен доктору Видаку за то, что он запретил это. Неожиданно, вместо того чтобы анализировать характер короля Лира, я вдруг начал рассказывать о том, о чем все эти десять лет не говорил никому. Я рассказывал, как из придорожных колонок струится вода, а она не приставала с расспросами и не интересовалась подробностями. Она просто прижала меня к себе с такой силой, что ее лобковая кость оставила лиловый след на моем колене.
— Я хочу видеть твою комнату, — сказала Эстер.
— Нельзя, — сказал я. — А впрочем, в ней нет ничего особенного. Письменный стол из какой-то русской пьесы, неплохая кровать, тоже из спектакля, и куча книг, читал от силы одну пятую.
— Ковер?
— Венецианский купец.
— Люстра?
— Какая-то чехословацкая комедия. Название забыл.
— Вид из окна?
— Музейный сад или ставни.
— Я хочу, чтобы ты любил меня.
— Нельзя, ты еще болеешь, — говорил я несколько дней, поскольку ужасно боялся, что после соития я снова буду выжидать удобный момент для бегства, как в гардеробе ресторана “Карпатия”, или в Кишпеште, или на набивных простынях в стиле Хундертвассера. Мне хотелось, чтобы запрет доктора Видака действовал всю жизнь. Чтобы я мог лежать здесь одетым каждую ночь до рассвета, на этом матрасе метр шестьдесят на два метра, и просто говорить, говорить, пока она еще слышит мой голос. Я желал одного — чтобы она прижала к себе мою руку и чтобы я чувствовал сквозь ее халат тепло ее бедер. И когда ее губы задрожали, я понял, что последние несколько фраз она уже не слышала. Я замолчал и просто следил за телом, которое дергалось все отчаяннее. Я чувствовал, как выгибается ее позвоночник, словно у тяжелобольных в реанимации, которых пытаются оживить электрическим током. Как смычок, который вот-вот лопнет. Она задыхалась от страсти, но это пугало, как пугала ее прямая фигура там на ветру, в каких-то тридцати метрах от ослепительного ледохода. Я следил за лицом, обрамленным спутавшимися черными волосами, смотрел, как тяжело и медленно вздымается ее грудь, как томно она обнимает меня. Она хотела прикоснуться рукой к моим коленям, но я схватил ее запястье и соврал: мне пора идти, мама вот-вот проснется. Она сказала, тогда иди, и поцеловала меня в глаза.
— Я хочу видеть твою маму, — сказала она.
— Нельзя, — сказал я. А впрочем, в ней нет ничего особенного. Когда она не Юлия, или не Лаура Ленбах, она точно такая же, как я.
— Знаю.
— Откуда?
— Сегодня я ходила в библиотеку и нашла там несколько фотографий на обложках журналов.
— Тебе нельзя было выходить.
— Я не твоя мама.
— Знаю.
— Тогда поцелуй меня, — сказала она.
— Ты еще болеешь — сказал я.
— Ты врешь, — сказала она и развязала пояс халата, чернобелый шелк скользнул по ее плечам, и собственно тогда я впервые увидел ее обнаженной. Я хотел сбежать, но она сидела на мне, как Божий ангел на руинах Ниневии. Мы неотрывно смотрели друг на друга, и в это время она расстегивала на мне рубашку.
— Нет, — сказал я.
— Молчи, — сказала она, и ее волосы накрыли меня.
— Нет, — повторил я, но ее неумолимый палец, покрытый капельками пота с ее коленей, упал мне на рот, чтобы парализовать меня вкусом моря. Он полз по моему языку все глубже, до глотки и потом обратно, медленно и плавно, и послушные вкусовые сосочки скользили по настороженным капиллярам. Потом я почувствовал, как ее губы изможденно гуляют по эрогенным районам моего тела, и медленно начал забывать. Я забыл обо всем, как тогда на мосту Свободы, но теперь я не помнил уже не только про ящик, закрытый на ключ, и про поддельные письма Юдит, и про Клеопатру, бегущую домой в фальшивых рубинах, я позабыл, полночь сейчас или полдень.
Теперь я должен пустить корни, думал я, как дуб, думала она, скорее как кедр, они дольше живут, думал я, я тебя люблю, думала она, молчи, думал я, я только подумала, думала она, ты погибнешь, думал я, не важно, думала она, так нельзя жить, думал я, я так хочу, думала она, молчи, думал я, не буду молчать, думала она, я приставлю к тебе сиделку, думал я, в тот день ты увидишь меня в последний раз, думала она, знаю, думал я, я только думал, думал я, когда лежишь рядом со мной, не пытайся даже думать об этом, думала она, не сердись, думал я, не сержусь, думала она, тогда обними меня, думал я, я и так тебя обнимаю, думала она, я хочу остаться здесь, думал я, знаю, думала она, на одном месте, как дуб, думал я, скорее как кедр, они дольше живут, думала она, обхвачу тебя корнями, думал я, так обхвати, думала она, у тебя и так посинели бедра, думал я, не важно, думала она, я люблю тебя, думал я, значит, будем так жить, думала она, так нельзя жить, думал я, только так есть смысл, думала она, я боялся тебя, думал я, теперь уже не из-за чего, думала она, думаю, да, думал я, светает, думала она, зря ты слушаешь меня целый месяц, думал я, тебе надо идти, думала она, ты боишься больше, чем я, думал я, это неправда, думала она, а вот и
