оставаться у нее было опасно, и чешская женщина помогла партизанке Лебедевой добраться до других хороших людей, где ее приютили в подполье. Весной фронт начал продвигаться дальше, и вместе с ним ушла и Маргарита Лебедева. Девочку взяли позднее, когда мать встретилась с мужем, командиром сборно- справочного пункта; в 1946 году они все вернулись на Родину.
На мою просьбу рассказать о себе Жанна ответила:
«Биография моя ничем не примечательна. Училась в школе и техникуме, с 1960 года живу в Запорожье, работаю в парикмахерской дамским мастером, очень люблю свою работу. У меня есть муж и сын, ему четыре года. Фамилия моя теперь Карнаух. Сердечно поздравляю с наступившим Новым годом…»
Все, что мне стало известно о Жанне Лебедевой-Карнаух, я сообщила Зузанне Остролуцкой.
Желание чешской женщины встретиться с советской девочкой, которую она спасла (девочка, разумеется, давно стала взрослой), не исключение в наше время. Часто мы узнаем о встрече людей, спасавших друг друга в общей борьбе против фашизма. Прежде всего зто высокая гражданская дружба. Но не только она. Думаю, что здесь играет роль и личное тяготение. Если по законам зла преступника тянет на место преступления, то, вероятно, по законам добра человека, рисковавшего своей жизнью ради другого, влечет к тому, кого он спас.
Само собой разумеется, чем длиннее нить воспоминаний, тем легче поиски. Но бывает, что удача приходит не только по длинной нити воспоминаний, а по одной-двум картинам, выхваченным детской памятью.
В длинном письме Зинаиды Урбаевой мне показались ценными в этом смысле только два эпизода.
Эпизод с тачкой: «Помню, как мы переезжали. Все вещи уложили в тачку, потом и меня посадили на тачку, так как я была маленькая. А мама с братом повезли».
Эпизод с граблями: «У меня на правом виске шрам. Мы с братом лазили по скирдам, и я упала на грабли. Только по этому шраму мать и может меня найти, потому что фамилию мне дали в детском доме, а также имя и отчество».
Могла ли думать девочка, когда грабли так больно стукнули ее по виску, что через много лет она скажет им спасибо? Благодаря им пришла такая весть от Таисии Алпатьевой:
«Урбаева Зина — это и есть наша сестра Люба, с которой мы расстались под самую войну… Мы были оккупированы немцами, нас с братом тогда хотели расстрелять, били… У меня до сих пор шрам тоже остался под левой лопаткой».
Слова «У меня шрам тоже остался» говорят о том, что Зину, то есть, как теперь оказалось, Любу, нашли именно по эпизоду с граблями.
Николай Морин мало что помнил о себе, только имена брата и сестры да ссору из-за яблока.
«Я нашел в саду большое яблоко, а брат меня попросил дать попробовать кусочек с краешка и с серединки. Я дал, и гляжу — он все яблоко съел, да еще смеется надо мной».
После передачи брат Морина нашелся, — как видно, узнал себя в рассказе про яблоко.
Яблоко раздора в греческой мифологии, как известно, рассорило трех богинь. В нашем случае яблоко раздора не рассорило, а соединило двух братьев и сестру.
От В. И. Андоновой (живущей сейчас в Болгарии) пришла просьба найти брата Геннадия Мальченко. Пропал в 1944 году в Донбассе, в селе Доброполье, где он жил с бабушкой. Отец был на фронте, а мама с сестрой находились в Димитрове. Геня — ему было семь лет — соскучился по маме и спросил, как к ней пройти. Бабушка сказала в шутку, что надо идти по железнодорожным путям. Он и пошел. Взял с собой собачку, вышел на улицу и домой не вернулся. Когда его начали искать, многие люди говорили, что видели мальчика с собачкой, но следы его как в воду канули.
Двадцать три года спустя я попросила по радио всех, кто знает что-нибудь о его судьбе, сообщить в «Маяк». Пришло письмо от него самого:
«Пишет вам до сих пор незнакомый вам, но которого вы разыскиваете, Геннадий Иванович Мальченко. Не знаю, может, это и не меня ищут, может быть, есть еще один или несколько Мальченко Геннадий Ивановичей. Мало ли однофамильцев бывает? Но что касается меня, как только я встречу однофамильца, у меня начинает учащенно биться сердце. Когда я пришел на обеденный перерыв, Катюша, моя жена, мне рассказала, что ищут Г, И. Мальченко. Я сначала этому только посмеялся, но на работе ко мне подошел товарищ по строительству Братской ГЭС и тоже рассказал уже более подробно обо всей передаче. Самое главное — это то, что я действительно ушел из дома с собачкой. Это был в то время мой самый верный, самый ласковый друг, звали его Шарик».
На сей раз службу сослужил Шарик, которого запомнили и мальчик и бабушка.
В письмах, иногда многословных и сбивчивых, важно найти то главное детское впечатление, которое не могло не остаться в памяти близких.
Правда, у иных желание увидеть своих близких так велико, что они сами себя вводят в заблуждение: один товарищ уверяет, что отлично помнит мать, подробно описывает даже ее походку. И тут же выясняется, что, когда он расстался с матерью, ему был год восемь месяцев.
Моя забота в том и заключается, чтобы разобраться во всем, когда я готовлюсь к передаче.
От бомбы, сброшенной на Хиросиму, люди до сих пор умирают. Они были обречены еще двадцать три года назад, словно в них был заложен снаряд замедленного действия.
Шестилетняя Фаня Гуревич[7] вместе с мамой и бабушкой была в концлагере. Мать и бабушку убили на глазах у девочки, а она осталась жива. После войны жила у тети, училась, получала хорошие отметки, дружила со сверстницами, хотя и была немного замкнутой.
А в четырнадцать лет неожиданно, без всякой видимой причины, сошла с ума. Она казалась нормальной, но вдруг начала очень медленно ходить, стала бояться быстро двигаться, бегать. Врачи предположили такую причину ее заболевания: в концлагере девочка видела, как стреляли в спину узников, если те ускоряли шаг. Это ее тогда потрясло, а сказалось несколько лет спустя.
Так душевные ранения, причиненные фашизмом, подобно снаряду замедленного действия, иногда приводят к катастрофе и через много лет.
Опять мне школьники прислали три рубля на венок Неизвестному солдату. Сказала детям по радио, что просьбу их выполнила. Посоветовала тем, кто захочет последовать их примеру, посылать деньги не мне и не взрослым москвичам, а московским школьникам. Пусть душевный порыв детей подхватят дети. Если московские ребята будут возлагать цветы по просьбе их сверстников из других городов, может возникнуть целое детское движение.
В каждом уважающем себя учреждении есть непременно папка «текущие дела». У меня же целый «текущий» чемодан (ни в какие папки столько писем не влезает).
Сейчас в нем собраны нужные для ближайших передач письма молодых, бывших воспитанников детских домов. Их возраст — от двадцати трех до тридцати лет. Что характерно для их писем?
Когда пишет мать, у которой жизнь в общем почти прожита, она мало что сообщает о себе. Ее письмо, как правило, начинается словами: «Я мать, потерявшая ребенка» — и дальше одна мысль: как его найти?
