когда зашел разговор о рецензии и об отношении к ней директора.
— Иди, иди, Гриша. А насчет пакета можешь не думать. Забота не твоя!
Праздничный ужин был в разгаре. Все шумнее становилось за столом, тосты следовали без перерыва, и наконец настал момент для ответного хозяйского слова. Поднявшись, Костюченко призвал к тишине, постучав по краю бокала:
— Друзья дорогие! Весь нынешний год крепко держали меня цирковые дела — возможности малейшей не было до вас добраться! В чем и каюсь! А также прошу амнистировать!
— Э, нет! Ты штраф сперва уплати! — вскричал подполковник Фирсов. — Ты сперва отчитайся, что успел за это время?
— Что успел? — развел руками Костюченко. — Да не так уж много. Здание отремонтировал, артистам постарался благоприятные условия создать. А вообще-то сперва как в потемках бродил. Только теперь начинаю понимать.
— Вот про это и расскажи!
— А не скучно ли покажется?
— Про цирк всегда интересно!
— Цирк! Ах, цирк! — поспешила вставить восторженная супруга Фирсова. — Это же все равно как сказка! Прекрасная, удивительная сказка!
— Нет, это прежде всего труд, — ответил Костюченко. — Да еще какой! Я уж не говорю о переездах, о вечной походной жизни. И о том не говорю, что артисту приходится работать в самых различных условиях: встречаются еще и тесные, и холодные цирковые здания, и с брезентовым куполом, по которому, заливая, хлещет дождь. Подумайте о другом. Цирк — что режим. Строгий, строжайший, без которого не может быть здоровья. А ведь цирковое искусство тем и прекрасно, что является искусством здоровых. Цирк — это постоянный тренаж: ни дня без него. И вечный поиск, вечная работа не только тела, но и мысли, отыскивающей все новые возможности, новые комбинации в самых разнообразных жанрах. И еще об одном подумайте, друзья. Что имеет в своем распоряжении цирковой артист? Обнаженную площадку, со всех сторон окруженную зрителями, минимум аппаратуры да собственное тело. А ведь вот, поди же, изумляет своим искусством, приводит в восторг!
Речь Костюченко вовсе не походила на тост, и Ольга Кирилловна начала обеспокоенно поглядывать на гостей: не заскучали бы. Нет, равнодушных лиц не заметила. Костюченко перевел дыхание и предложил:
— Прошу выпить за отсутствующих, за тех моих новых товарищей, что сейчас находятся на цирковом манеже и потому не имеют возможности разделить нашу добрую компанию!
— Охотно! От всей души! Ура! — раздались возгласы. При этом кто-то из гостей высказал сожаление: мол, заочный характер у этого тоста.
— Не совсем, — улыбнулся Костюченко: он увидел стоящих в дверях Владика и Гришу, остальные ребята теснились за ними. — Прошу знакомиться. Правда, пока еще не артист. Но, не сомневаюсь, обязательно им станет! — И Костюченко, шагнув к Грише, взял его за руку и подвел к столу. — Сын Сергея Сергеевича Сагайдачного!
Бокалы со всех сторон потянулись к Грише, Ольга Кирилловна налила ему лимонада, и мальчик, ничуть не растерявшись, поклонился Костюченко:
— Сто лет вам жить и столько же директорствовать!
Гости рассмеялись, захлопали; только Владик поморщился: не по душе пришлась ему эта находчивость. Если бы Гриша не был сейчас на положении гостя — Владик обязательно бы его отчитал.
В цирке близилось к концу второе отделение программы. Переполненный зал с неизменным волнением следил за ревущими, взмывающими все выше петлями гонщиков. А в тесной комнатенке администратора шел негромкий разговор. Здесь находились Станишевский и заглянувший к нему Князьков.
— Идут, идут дела! — ободряюще кивал Станишевский.
— В какую, однако, сторону? — покосился Князьков мутным взором.
— В надлежащую!
— Ой ли?
— Не сомневайтесь, Петр Ефимович!
Князьков помолчал, поглядел на администратора. Затем вздохнул:
— Дай-то бог! А уж я тебя, Филипп Оскарович, не обижу. Гляжу, тесно ты в цирке живешь. Толковому человеку такое ли обиталище требуется? Дай срок. Ежели все в порядке будет — ужо отгрохаю тебе кабинет!
Настал воскресный день, и Сагайдачный вспомнил обещание, что дал Никандрову, — посетить молодежный праздник.
Для цирка воскресный день самый что ни на есть рабочий: с утра два представления, затем вечером третье. Артистам даже отлучиться некогда: тут же в цирке — кто у себя в гардеробной, кто на дворе — и отдыхают, и перекусывают. Короткая пауза — и снова в зале шумно, снова впущен зритель.
И все же Сагайдачный решил выбраться на молодежный праздник. Понравился ему Никандров своим спокойствием, уравновешенностью. Каков, интересно, в работе? Тем более под вертолетом. Нешуточное дело! Да и рассеяться хотелось. Последний разговор с Анной привел к взаимному напряжению, и оно ощущалось почти физически.
И все же спросил жену, не соберется ли на стадион.
— Нет, Сережа. Иди один. После мне расскажешь.
— Ладно. Схожу!
Работая во втором отделении программы, Сагайдачный имел возможность отлучиться из цирка на некоторое время. Сразу после утренника переоделся и направился к выходу. Здесь и повстречался с Вершининым.
— А-а, Сергей Сергеевич! Куда собрались?
С того дня, как Сагайдачный исключил из своего аттракциона комедийное вступление, Вершинин явно стал сбиваться с благодушно-слащавого тона: то проскальзывали раздраженные нотки, то холодноватые, иногда даже едкие. А тут опять заулыбался, видимо решив не рисковать до конца, не портить окончательно отношения.
Сагайдачный ответил, что идет на стадион:
— Такая уж выдалась полоса. Праздник на праздник. Вчера у директора нашего, нынче у здешней молодежи.
Сказал он об этом будто и шутливо, но с умыслом: как-то отзовется Вершинин. Тот изобразил недоумение:
— Какой такой праздник у директора?
— Разве не знаете? День рождения.
— Первый раз слышу!
Ответ насторожил Сагайдачного: тем более он заметил, как в глазах Вершинина промелькнуло что-то недоброе. Потому и решил промолчать насчет того пакета, что отобрал у Гриши: «Ладно, подожду, погляжу, что разыграется дальше!»
Спустя полчаса Сагайдачный входил под широкую арку стадиона. До начала праздника оставались считанные минуты, свободных мест в помине не было. Так бы и пришлось стоять в
