— Слушайте, о чем непременно надо писать. Часто, слишком часто пишут у нас о благополучном цирке. Так пишут, точно в нем одни достижения да рекорды. И при этом злоупотребляют самыми умиленными, сладенькими красками... Напишите о другом — о некрасивом цирке. Есть, есть такой цирк. Весь в поту, весь, до последней нитки, насквозь пропахший потом, весь в ссадинах, в синяках, в кровоподтеках...
— А как же иначе? — перебил директор (он все еще не хотел признать себя побежденным). — На то и цирковые репетиции. Без издержек не обходится!
— Напишите о некрасивом цирке! — приказал Кио, и рука его крепко схватила меня за плечо. — Репетиции? Да разве дело только в репетициях?! Бывают времена, когда артист все двадцать четыре часа, а то и больше, прикован к задуманному. Когда он перестает замечать и день и ночь и об одном только думает — как своего добиться... Приходит ли затем удача? Далеко не всегда. Иной раз задуманное, хоть убей, не дается в руки. Можешь реветь или рычать, стонать или бить себя по голове,— все равно неудача оказывается сильнее тебя. На этот раз сильнее. И все-таки ты в выигрыше, даже расшибаясь в кровь, даже на время отступая. В выигрыше, потому что сделался выносливее, нарастил мускулатуру. Вот о чем вы должны написать. О некрасивом, о неудачливом цирке. Не будь поначалу такого — откуда бы взяться совершенству, красоте?
Мы стояли у окна. Дождь, припустив к этому часу еще сильней, клокотал в водосточных трубах, пузырился на асфальте, сплошными струями прочерчивал небо.
— Еще один есть цирк, — продолжал Кио и покосился на директора. — Опасаюсь, что и на этот раз мне будет поставлено в упрек: зачем, мол, на этом фиксировать внимание? Но нельзя же самообольщаться, слепо благодушествовать. Нельзя делать вид, что у нас в цирковом искусстве существует один лишь высокий уровень!.. Иной раз будто бы все и нормально и благополучно: номера как номера, зрители в ладоши хлопают. Но это лишь подобие цирка, потому что главного нет на манеже — собственной мысли, собственного поиска... Мало ли у нас номеров-двойников, номеров-дублеров, не идущих дальше копирования? Об этом тоже надо писать: о ремесле, которое притворяется искусством! Или снова скажете, товарищ директор, что я не прав?
Ответ последовал не сразу. Отведя глаза, подумав, подавив негромкий вздох, директор наконец отозвался:
— Да как вам сказать, Эмиль Теодорович. С одной стороны, не могу не согласиться: встречается такое. Но с другой... Не важнее ли учесть, что цирк наш — куда бы за рубеж ни выезжал, — можно сказать, повсеместно завоевывает громкое признание, а это, в свою очередь, означает…
— Это означает, что мы лучшее отбираем для поездок,— ответил Кио. — И правильно поступаем. Уж если знакомить со своим искусством, то именно в тех образцах, что делает его искусством. В тех образцах, какими мы вправе гордиться. Но разве в доме у себя, в собственном своем доме, нам не следует неизменно жить по столь же высокому счету? Разве можно закрывать глаза на посредственное, тусклое, бескрылое?
Дальнейший разговор прервала секретарша. Она вернулась с пропуском, заполненным на мое имя, и спросила, есть ли у меня фотография, чтобы наклеить на пропуск. Нет, у меня с собой не было фотографии.
— Не беда! Помогу! — успокоил Кио. — Приходите вечером на представление!
Вечером, заняв место в партере, я с нетерпением стал ждать выхода Кио. Вот наконец он появился, сопровождаемый ассистентами. Отделился от них, вышел вперед, подал знак, и началось... Ироничная манера и тут не изменяла Кио. Каждый раз, очередным своим трюком повергая зрителей в ошеломление, он легко и шутливо отряхивал руки: «Не правда ли, вы смогли убедиться, как все просто?!»
Одним из этих трюков была «волшебная фотография». Па высокой треноге устанавливался аппарат, и пара коверных клоунов — тут как тут! — озабоченно разглядывала зал: на ком остановить выбор, кого сфотографировать... Может быть, вот этого зрителя? Да нет, не подойдет, слишком хмурый сидит — то ли ботинки жмут, то ли с тещей поругался! Ну а если эту гражданку? Ой нет, аппарат не выдержит: больно стильная прическа!
Тут клоуны заметили меня.
— Ай, какой сим-па-па-тичный гражданинчик! — умилился один.
Другой согласился:
— В самом деле! Давай попросим сделать умненькое лицо!
И тут же вспышка магния. И тут же Кио извлек из фотоаппарата готовый снимок — не только проявленный и отпечатанный, но даже наклеенный на паспарту.
Кинув взгляд в мою сторону, сверив снимок с оригиналом и удовлетворенно кивнув, дальнейшее иллюзионист поручил ассистенту-лилипуту.
Не без усилия одолев высокий для него барьер, лилипут вручил мне конверт со снимком.
— Это вам. Для пропуска, — сказал он тоненько и любезно.
До сих пор я бережно сохраняю снимок. Размером восемнадцать на двадцать четыре, он, разумеется, оказался непомерно велик для служебного пропуска. Пришлось воспользоваться другим. И все-таки этот снимок мне дорог...
Стоит мне достать его, как разом я переношусь в дождливое утро поздней ленинградской осени и по узенькой лестнице подымаюсь в цирковую дирекцию, и при мне завязывается спор между директором и Кио, и я слышу напутствие, обращенное артистом ко мне...
В тот день, действительно, погода была сквернейшей. И все же — в этом я твердо уверен — мне определенно повезло.
РУССКИЙ КЛОУН
После смерти отца нам с матерью жилось трудно. Не имея постоянного заработка, мать пробавлялась частными уроками. Из конца в конец города, спеша на эти уроки, она возвращалась лишь к вечеру, усталая и разбитая. Так и в этот день. Но неожиданно явился знакомый художник.
— Ты ведь, кажется, Шурик, не бывал еще в цирке? — весело подмигнул он мне с порога. — Так вот, тебя и маму приглашаю в цирк!
В цирк! Я закружился по комнате, пустился в дикий пляс. Неужели моя мечта наконец исполнится?
Сколько раз, добираясь до Фонтанки, любовался я лепными головами лошадей на цирковом фасаде. Сколько часов простаивал перед пестрыми афишами у входа. Потом допытывался у матери: «Когда же ты сводишь меня?» Она раздраженно отвечала: «Успеется. У нас и без того расходы!»
И вот приглашение. Было от чего прийти в восторг.
— Уж и не знаю, — нерешительно отозвалась мать. — На будущей неделе у меня столько дел.
— Вы не поняли, — улыбнулся художник. — Я имею в виду сегодняшний вечер, сегодняшнее представление. До начала остается два часа, и вы успеете собраться. Что
касается программы, она обещает быть отменной. Господин директор Чинизелли по
