ним вполне надежно: зеленоватое небо, крупными стежками простроченное по швам.
— Мама! — крикнул молодой человек, державший лонжу. — Не пора ли сына кормить?
А мама — тоненькая, черное тренировочное трико, волосы в две косички, перехваченные светлыми ленточками, — негодующе ответила сверху:
— С ума сошел! Час назад кормила!
Тут же она перешла в убыстренный кач, и лонжа, чутко отзываясь на ее движения, снова начала то ослабляться, то натягиваться.
Наклонясь к младенцу, я причмокнул губами. Ни малейшего внимания. Даже глаз не перевел.
— Спокойный сынок у вас, — сказал я молодому человеку.
— А как же. Третий город уже посещает в жизни, — ответил он рассудительно. И снова крикнул, посмотрев под купол: — Свободней, мама, держись! Слишком группируешься!
В эти дни цирк готовился переменить программу. Самое суматошное время, и не только для экспедитора, по горло занятого и отправкой артистов и размещением вновь прибывших. Каждому в эти дни хватает дела. Администратору — развернуть рекламу. Униформистам — приноровиться к новой аппаратуре. Музыкантам — разучить ноты новых номеров.
Оркестровая репетиция в этот день была назначена с утра, и вскоре музыканты потянулись через зал. Каждый из них, проходя мимо младенца, считал своим долгом поприветствовать его: причмокнуть, как я, или подмигнуть, или пальцем прищелкнуть. Мать продолжала раскачиваться, переходя в обрывы на подколенки или носки. И отец продолжал страховать. А в оркестровой раковине, заполненной музыкантами, стало шумно и тесно. Дирижер, засучив рукава, раздавал музыкантам ноты. Разноголосо настраивались инструменты. Валторна, скрипка, барабан — каждому инструменту не терпелось напомнить о себе. И тут дирижер заметил внизу, у манежа, смуглого человека с орлиным профилем.
— С вас и начнем! — наклонился дирижер к манежу. И постучал по пюпитру: — Внимание! Номер джигитов! Приготовились! И.
Грянул вступительный марш, но мгновением позже оборвался.
— Не то, не то! — вскричал дирижер, снова стуча по пюпитру палочкой. — Разве это крещендо? Попрошу еще разок! И.
Это был марш-галоп, огневой и стремительный. Марш, перед которым, казалось, ничто устоять не может. Марш, буквально все включающий, вовлекающий в стремительное свое движение. Даже барьер, хотя он и крепко вкопан вокруг манежа. Еще секунда — закружится и барьер. А дирижер опять недоволен. Опять стучит неумолимой палочкой. И тогда снизу отзывается человек с орлиным профилем:
— Не огорчайтесь, маэстро! В Казани сначала еще хуже получалось! Самое главное, обратите внимание на переход. Я первым выезжаю на манеж. Делаю круг: первый, второй. Ставлю лошадь передними ногами на барьер. Вот тут-то мне и нужен переход. Все тот же марш, но чуть мягче, чуть приглушеннее. Понимаете? Там-тара-там, там-та-там! Следите за мной! Я сейчас покажу!
Завтра премьера новой программы. Номер джигитов в ней на центральном месте, и смуглый человек — руководитель номера — первым появится на манеже: белоснежный конь, белоснежная папаха, черная бурка, алый башлык. Это завтра. А сегодня артист в обыденном пиджачном костюме. Но, ничуть не помышляя о том, что поведение его может вызвать улыбку, он выбегает на манеж, сам себе подпевая, вскачь обегает манеж и раз, и второй. И теперь, следя за его движениями, дирижер увереннее направляет оркестр, а снизу все еще доносится: «Там-тара-там! Там-та-там!»
— Очень хорошо, маэстро! Теперь получилось правильно! Если не трудно, попрошу повторить еще раз, с начала!
На этот раз не только манеж — все шапито кажется вовлеченным в безудержную джигитовку. Музыка гремит сумасшедше, и только младенец продолжает сохранять идиллическое спокойствие. Музыка определенно пришлась ему по вкусу: закрыл глазенки и сладко уснул.
Дирижер объявляет перекур. Юная мамаша, спустившись по канату и набросив на плечи халат, вынимает из коляски конвертик: «Никак, уснул, сынуля? Ах, какой же ты соня!» Она уносит конвертик за кулисы. Папаша, привязав лонжу к боковой стойке, направляется туда же: в одной руке раскрытая газета, другой — толкает перед собой коляску. Но я и теперь не остаюсь в одиночестве. В зал входит пан Баста. Петр Баста — конный дрессировщик из Варшавы, участник только что закончившейся международной программы.
— Утро доброе! — любезно здоровается со мной пан Баста. — Я замечаю: вам нравится приходить в цирк с утра!
Мы не первый день знакомы. Я не раз присутствовал на репетициях пана Басты. Репетициях трудных и напряженных, потому что дрессировщик объезжал недавно полученных лошадей, и они, еще не освоясь с манежем, дрожали каждым мускулом, пугливо шарахались из стороны в сторону.
Пан Баста ни на миг не терял спокойствия. И терпения. И того ободряюще-ласкового тона, что в конечном счете покоряет лошадь. На барьере перед собой он всегда держал пакет кускового сахара. Сахаром поощрял малейший успех лошади. И гладил ее по взмокшему до блеска крупу.
Затем, передав лошадь конюхам, возвращался к барьеру, опускал руки в ведро с водой, смывая лошадиный пот, и говорил мне доверительно:
— Немного нервная лошадь. Но это ничего. Уже начинает понимать. До войны я работал с элефантами (он говорил именно так: не слоны, а элефанты). Умнейшие животные, но нет у них грации. Настоящая грация только у коня!
Сегодня я впервые увидел пана Басту при полном параде. Ему предстоял отъезд, он больше не репетировал и потому с утра пришел в выходном костюме: статный, высокий, седые волосы, тщательно зачесанные назад, кисти рук в крахмальных манжетах с золотыми запонками. Непривычно было видеть эти руки без шамберьера.
— Почему же вам нравится приходить в цирк рано утром? — снова справляется пан Баста. — Или это у вас такая бессонница?
Я улыбаюсь и качаю головой:
— Бессонница? Пока не страдаю. Но мне действительно утренний цирк особенно по душе. Я люблю слушать, как он переплетает свои звуки с шумом окружающего города. Город ведь тоже имеет свою музыку. Не так ли, пан Баста?
Точно желая проверить справедливость моих слов, дрессировщик оборачивается к брезентовой стене шапито. Он прислушивается, и лицо его отражает чуткое внимание.
— Да! Это так! — соглашается он затем. — Я много ездил. Видел много стран, много цирков. Я поляк, варшавянин. Но я родился во Львове. Экспедитор принесет мой паспорт, и я покажу вам запись: место рождения — Советский Союз! Я согласен с вами. Каждый город имеет собственную Музыку. Как звучит Ленинград? Я не музыкант, но так считаю: это очень спокойная и очень уверенная музыка!
Теперь мы вслушиваемся оба. Дирижер еще не подал знак продолжать репетицию, музыканты безмолвствуют, и ничто не мешает слушать. Цирк-шапито расположен вблизи Московского проспекта. Здесь много крупных предприятий, и проспект неумолчен, нет такого часа, когда бы замирало его движение.
— Очень уверенная музыка! — повторяет пан Баста. И добавляет: — Скоро увижу Варшаву! Вислу увижу! Я не первый раз в Советском Союзе. Имею здесь хороший прием. Но
