Ладно, выхода нет. Молчать можно до посинения, это не поможет. И он начинает. Ему кажется, что он говорит понятно, по порядку рассказывает, что случилось за день, шаг за шагом. Он внимательно следит за тем, чтобы не сказать лишнего, но ему кажется, что это не он говорит. Его собственный голос слегка жужжит у него в ушах. Он как пьяный, только это страшнее. Пьяный, он обычно хочет спать, а сейчас он не спит, просто он разделился на того, кто говорит, и того, кто слушает. И еще одного, которого не поймали. Странно.
Может, он с ума сошел.
Может, нужно было с моста спрыгнуть.
Сейчас уже поздно.
Он даже рассказывает, что у них было на ужин: была свиная отбивная с картофельным пюре и горошком. Время от времени один из полицейских прерывает его и спрашивает:
— В котором часу это было?
Или:
— Когда ты выбросил ружье из окна своей комнаты, откуда ты знал, что тебя никто не видит?
Или еще:
— За какой куст ты зашел, чтобы спрятать ружье в штанину?
Но в основном он просто рассказывает.
Нужно быть осторожнее, когда доберешься до кладовки в «Кафе Голди». Например, нельзя говорить о том, что он просвистел мотив из «Хорошего, плохого, злого», нужно сказать, что Майк сначала ему обрадовался, думал, что он просто так заглянул, а потом испугался, увидев ружье. Нужно так все рассказать, как будто Майк на самом деле мог его испугаться.
— Я не знаю, что он подумал. Но похоже, он боялся, что я в него правда выстрелю.
— А ты бы выстрелил?
Родди чувствует, что пожимает плечами.
— Не знаю.
— Он сам хотел отдать тебе деньги?
— Не знаю. До этого не дошло. Я просто видел, что он расстроен.
Это, как ему кажется, лучшее, что он может сделать для Майка. Интересно, а что Майк для него делает? Хотя что он может сделать? Даже если бы он хотел, Родди ему все равно не вытащить.
Просто интересно, насколько Майк этого хочет.
— А потом?
Он видит, как расширяются глаза Майка, и тут же слышит, как открывается дверь. Он снова поворачивается. Слышит колокольчик, видит лицо женщины, с которого страх стер всякое выражение. Видит синий костюм, помятый на бедрах. Она поворачивается, а его руки, переставшие быть частью тела, не подчиняющиеся мозгу, поднимают ружье. Палец предательски напрягается.
— Я не хотел, — кричит он. — Это случайно.
— Нет, правда, так не должно было получиться. Она меня напугала, я просто дернулся. Я даже стрелять не умею по-настоящему. Я не знал. Я не хотел.
Он слышит, что его голос звучит все громче и громче. Если заставить их услышать, если докричаться до них, они не смогут не понять, что он ни в чем не виноват, что это не считается. Они смотрят на него так, как будто думают: «Ну ты и дурак». А он не дурак! Они что, никогда нечаянно не делали ничего ужасного? Неужели у них никогда не бывало так, что они чего-то отчаянно не хотели, а оно все равно случалось, и ничего нельзя было исправить или вернуть обратно?
— Ладно, — большой коп поднимается так резко, что стул отъезжает назад. — Хватит.
Родди переводит взгляд с одного лица на другое. Его адвокат и другой коп тоже встают, но медленнее. Похоже, никто не замечает, что Родди не понимает, в чем дело.
— Что? — спрашивает он.
— Что? — говорит адвокат. — А, тебя отправляют в камеру. Увидимся утром, в суде. Я поговорю с твоими о залоге, но особо надеяться не советую. С таким обвинением шансы невелики.
Когда Родди был помладше, они с бабушкой и отцом часто сидели на диване, смотрели телевизор и ели попкорн. Он сидел между ними, сжатый их боками. Бабушка время от времени похлопывала его по коленке или подталкивала локтем в бок, если ей казалось, что показывают что-то смешное или интересное. Он сидел в пижаме. Он обо всем этом долго не вспоминал. Может, не так часто это и случалось, может, всего пару раз, просто запомнилось. Но было так приятно втискиваться между ними, это он точно помнит.
Он бы все теперь сделал по-другому, почти все.
Может быть, мама видела будущее. Может, когда с ней все было в порядке или когда ей было так хорошо, как только могло быть, она смотрела вперед и видела перемены к худшему, видела, как все хорошее искажается и разваливается. И, не дожидаясь этого, прыгнула.
— Обвинение? — выговаривает он.
— Вооруженное ограбление, — рявкает полицейский поменьше. — Покушение на убийство. Мы тебе это с самого начала сказали.
Да? Наверное, и правда сказали.
— Ты этого не помнишь? — спрашивает адвокат, как будто ему на самом деле интересно.
Родди пожимает плечами. Адвокат вздыхает. Один из полицейских тянет Родди за руку. Родди пытается высвободиться. Полицейский усиливает хватку, и все снова напрягаются, опять расширяются мышцы.
Они не так поняли. Они думают, что он опасен.
Но во всем этом было и нечто хорошее: там не просто
Женщина в синем костюме, в крови, жива. Он никого не убил. Он упал бы обратно на стул, таким слабым и текучим становится все его тело, если бы его не тянула вверх крепкая жесткая рука.
— Пошли.
— А можно, — спрашивает адвокат, — его семье с ним увидеться прежде, чем вы его уведете?
— Увидятся утром в суде. Туда же могут принести все, что ему нужно. Вы знаете, как это делается.
Он даже благодарен, что сейчас их не увидит. Когда-нибудь придется, но хотя бы не сегодня.
— Не забывайте, он несовершеннолетний, — говорит адвокат предупреждающим тоном.
— Не волнуйтесь. Мы, мать его, не забудем.
С таким отвращением. Это нелегко.
В коридоре Родди озирается по сторонам, заглядывает в двери, ища Майка, но его нет. Может быть, он уже дома. Может быть, он выкрутился.
С помощью Родди. Может, Родди и вооруженный грабитель, и даже покушался на
