в алой номаде. — Береги себя.
Поздновато себя беречь.
— Хорошо, мамуль. И ты тоже.
Аликс все еще лучится. Куда делось умиротворение?
— Правда, здорово, что ты повидалась с бабушкой? Я едва успела, мне пришлось просто мчаться в аэропорт из суда. Ой!
Этого она явно не хотела говорить.
— Из суда? — Айла унаследовала от Мэдилейн талант поднимать брови.
— Ну да. — Аликс на мгновение отводит взгляд, потом снова смотрит на Айлу. — Я хотела с тобой об этом поговорить, но, может быть, не сейчас. Я не знала, что операцию назначат так скоро.
— Тогда лучшего времени не найти, разве нет?
Потому что другого времени может и не быть — это жестоко? Возможно, нет. Возможно, Аликс этого и не услышала.
— Ну, хорошо. Я думала, не будешь ли ты против: слушать обо всем этом, и о том парне — будет ли это правильно? Потому что мне кажется, что это важно.
Гляньте на нее: под этой хрупкостью и прозрачностью всегда таилась девочка, девушка, молодая женщина, которая может, если хочет, принимать жесткие решения. Они не всегда разумны, но могут быть очень суровыми. Сейчас в ней есть что-то от Аликс двенадцати лет, медленно вылезающей в расстегнутой после возни с Тимом рубашке из-под бильярдного стола и упирающейся в отца взглядом, от которого тот теряется. В последнее время она принимала решения в интересах веры, стремления, убеждений: возможно, ложной веры, глупых стремлений, ошибочных убеждений, но кажется, она что-то знает о том, как их принимать, если не о том, к чему они приводят. Нежное сердце у нее было от природы, а потом она сосредоточилась на достижении равновесия, которое, возможно, ошибочно принимала за душевный мир.
Посмотрите на эту кожу, на эти глаза, на эти великолепные волосы. Задумайтесь о ее желаниях. Разве Айла не разделяет их?
— Хорошо, — осторожно произносит Айла.
— Его зовут Род. Это ты, наверное, знаешь. Я слышала, как его бабушка и отец зовут его Родди, а в суде говорили Родерик, по документам, ну, в обвинении, но адвокаты и судья называли его Род.
Об именах можно было бы и поменьше. Айла избегала его имени, как могла, а теперь их сразу три. Возможно. Аликс это так интересует, потому что сама она идет по жизни с одним, по крайней мере, лишним именем.
— Я не знаю, помнишь ли ты, как он выглядит.
Жидковатый. Непривлекательный. Движения быстрые и глупые. Примерно так.
— Он довольно худой. Бабушка у него просто толстая, и отец здоровый дядька, но Род на них совсем не похож.
Тогда он, наверное, похож на мать, но где она? Айле очень хорошо известно: что бы ни натворил сын, мать всегда с ним. Сама она была несколько лет назад, сидела за спиной Джейми в суде, слушала про его преступления, слышала его покаяние, вынесла его наказание.
— И я не знаю, что ты о нем думаешь.
В самом деле? Пора снова поднять брови.
— Сколько ему дали? — Вот что Айла думает, вот что ее интересует в связи с ним за день с небольшим до операции: мера и степень его наказания.
— Ах, это. Полтора года. И два года испытательного срока.
По тону Аликс не скажешь, считает она, что это слишком много или слишком мало. Ей это, похоже, даже неинтересно; как будто дело не в наказании. Для Айлы — именно в нем. Полтора года! Когда этот поганец выйдет, он все равно будет мальчишкой, только-только голосовать сможет.
А где будет она, неизвестно.
Конечно, он слишком молод, чтобы понять, что его жизнь загублена. Если она загублена. Времени у него впереди уж точно больше, чем у Айлы. Ее время сжато, возможно, в один день, а у него, семнадцатилетнего, оно более протяженно, растяжимо. Как Джейми: он может начать все заново. У пострадавшего, получившего чрезмерный опыт Джейми все же был шанс. Было время. И у этого мальчика есть; у нее все иначе.
— Понимаю, — говорит она.
— Дело в том, мам, — говорит Аликс, возможно, кажется Айле, смелее, чем сама понимает, — что у него есть что-то такое в выражении лица. (Это точно: паника, шок, неизбежность.) — Он как потерянный. Как будто не знает, кто он и что случилось. Как будто у него земля из-под ног ушла, понимаешь, о чем я?
Если она о том, что парень раздавлен событиями, угнетен сожалениями, сбит с толку тем, что с ним происходит, растерян оттого, как все обернулось, то да, Айла понимает.
— Лайл тебе рассказывал, как мы ходили в суд вместе?
— Немножко.
О том, что парень признал себя виновным, что он, по сути, полностью и сразу признался во всем полиции. И что Лайл и Аликс оба сделали в суде заявление. По рассказу Лайла его заявление было больше похоже на восхваление. Про Аликс он сказал: «Извини, но я ничего не понял. Боюсь, мне это не по зубам».
— Лайл сказал все, что должен был сказать, а я все испортила. Я собиралась рассказать, какая ты хорошая мать и как ты была с нами, несмотря ни на что, и все в таком духе, а потом я шла мимо него, мимо Рода, и посмотрела на него, и все вышло так странно. Я просто остановилась. Что-то в нем такое было, что я смотрела и смотрела, наверное, пыталась понять, что это, и знаешь что?
Нет, Айла не знает. Она знает только, что есть предел ее терпению, и хватит Аликс болтать об этом маленьком засранце. Можно подумать, он кому-то интересен. Можно подумать, в этом есть смысл. Можно подумать, у нее есть время.
— Мы просто смотрели друг на друга. Как будто несколько секунд никого вокруг не было. И он, знаешь, он был такой потерянный, такой опустошенный. И я вдруг поняла, что во мне есть эта ужасная склонность к гневу. Я его по-настоящему ненавидела, такое жуткое чувство, как будто он огромный, потому что сделал нечто настолько страшное, и ты теперь здесь, и все, понимаешь, все рухнуло. Но потом я его увидела, он вовсе не огромный, он скорее жалкий, и, как только я это поняла, я почувствовала, как гнев и ненависть уходят, как будто отлетают от меня. То есть мы не двигались, просто смотрели друг на друга, и он как будто был пустым и каким-то образом наполнялся. Не знаю, — она машет рукой, — как это поточнее описать. (Конечно, не знает. Это очевидно.) — Но все-таки я в результате что-то сказала, вроде того, что ты очень смелая, и это испытание, но твой дух дает тебе силы, и ты все равно спасешься, как бы все ни сложилось. Ты не волнуйся, — Аликс еле заметно и лукаво улыбается, — я не сказала, что это испытание было благословением и что тебе повезло.
Шутка! Аликс в самом деле позволила себе робкую, но мрачную шутку!
— Потом я все думала, думала, что же произошло, и знаешь, иногда, когда о чем-то слишком много думаешь, оно как-то расплывается, и может оказаться, что все не так. То есть не так, как ты запомнила. Поэтому мне нужно было сегодня опять туда пойти. Наверное, и для того, чтобы услышать приговор, но, если честно, в основном для того, чтобы еще раз на него посмотреть. Понять, такой ли он на самом деле и что я чувствую.
— И что?
Чего она хочет от Айлы? Чтобы та его пожалела? У нее была полная, радостная и
