демонстративно грубо начавший объясняться при постороннем с оборванным постояльцем, взял «вещи, оставленные капитаном Маттисоном», уложив их в объёмистый портплед, действительно принадлежавший рыжему шкиперу, он передал всё это матросу с «Лавенсари» и, сердито ворча по-фински, принялся торопить Беляева.
— Перкеле-саттана! — ворчал добросовестный артист. — Капитан Маттисон набирает всякую шваль, а потом возись с разными нищими… Ну, проваливай, проваливай!
Белобрысый матрос, с недоверчивой усмешкой наблюдавший эту сцену, взвалил портплед на плечи и двинулся с лестницы.
Пузатая коротенькая двойка покачивалась у набережной, зацепленная кошкой за какой-то плот, то совсем утопавший в воде, то выставлявший из неё осклизлую, чёрную, покрытую плесенью бревенчатую спину.
Белобрысый матрос опустил в шлюпку портплед, ловко прыгнул сам и, взявшись за вёсла, выжидательно посмотрел на Беляева.
С непривычки и от невольного смущения под испытующим наглым взглядом белобрысого матроса Беляев поскользнулся и чуть не окунулся в воду между плотом и шлюпкой.
Матрос молча выправил лодку, закачавшуюся от прыжка Беляева, и налёг на вёсла.
Беляев уселся на корме и от нечего делать (двойка была без руля) принялся читать названия судов, мимо которых они проходили.
Шлюпка, по-утиному поклёвывая носом на короткой волне, прошла мимо нескольких парусников, потом, словно под навес большого сарая, спряталась под кормовой подзор большого парохода-угольщика, далеко выпустившего, словно щупальца, с кормы и с носа толстые канаты и цепи от якорей. На мачтах и реях пароходов мерцали огни. Навстречу, словно вырастая из воды, гоня перед собой пену, скрывавшую корпус почти до фальшборта, и блестя бортовыми разноцветными глазами, зелёным и красным, приближался буксирный пароход, сыпавший искрами из высокой трубы.
Он прошёл саженях в десяти от двойки, и та, сразу взлетевши на гребень огромной взогнанной буксиром волны, так клюнула носом, что у Беляева захватило дух.
Матрос крепко выругался по-фински, получив прямо в лицо доброе ведро грязной портовой воды, а Беляев с невольным страхом поглядел вслед убегающему чудовищу, за которым тянулся огромный, пересыпанный искрами дымный хвост.
«Лавенсари» вытянулась уже на буксире на внешний рейд. Её огни красиво мерцали в лиловом сумраке гаснущего неба ещё довольно далеко, возле невысокого скалистого берега залива.
Белобрысый матрос мерно, словно машина, наклонялся и откидывался назад, неслышно, без плеска, вывёртывая из воды вёсла.
Тёмная масса с сетью снастей и канатов вырастала всё больше. На плоском, обведённом выпуклой медной каёмкой узком транце кормы можно было уже разобрать позолоченные буквы: «Лавенсари». Причаленная на выстрел портовая шлюпка качалась на волне с левого борта, словно поплавок огромной удочки.
Белобрысый матрос обернулся, смерил глазами расстояние до судна и отрывисто кинул вполголоса Беляеву по-французски:
— Ложись!
Тот не заставил повторять себе приказание.
Сильными взмахами подогнав двойку к барку с правого борта, матрос указал Беляеву на выпущенный сверху канат и сказал торопливо:
— Ну, полезай!
— Куда? Что вы? — недоумевал Беляев, не предчувствовавший, что ему придётся подвергаться на пути таким испытаниям.
— Живее, живее! — торопил матрос, короткими ударами весел державший лодку на месте. — Живей, торопись! А то с того борта портовые увидят…
Нечего делать: призвав на помощь все свои познания в гимнастике, Беляев вцепился в канат и тотчас же повис над водой, так как матрос одним ударом вёсел выгнал из-под него шлюпку, чтобы пристать с того борта, где был выпущен выстрел и верёвочный трап.
Рискуя ежеминутно сорваться в воду, Беляев подтягивался на руках, тщетно пытаясь обхватить ступнями болтающийся внизу из стороны в сторону хвост каната.
Наконец ему удалось зацепиться коленом за привальный брус, и, кое-как перевалившись через фальшборт, он очутился на шканцах в узком проходе, прямо перед стеной бревенчатой клетки, подпирающей гружённый на палубу лес.
Благоразумие подсказало ему плотнее прижаться в одном из узких проходов-отдушин, сделанных среди брёвен.
Он слышал отсюда, как на корме и на левом борту раздавалась энергичная ругань Маттисона. Скрипели блоки, на которых двойку поднимали на боканцы. Потом на баке мерно затопали ноги выхаживавших на шпиле якорь.
— Хювясти! — раздалось справа, уже за бортом, должно быть в портовой шлюпке.
— Хювясти!
На баке захлопала парусина кливеров. А совсем близко от Беляева, таща за собою тяжёлые кольца сегарсов, поползла кверху по мачте вилка гафеля и закрыла берег серой парусиной бизани.
Беляев почувствовал, как с лёгким скрипом шевельнулся корпус судна.
Он подождал ещё минут десять и, когда чёрный взлобок берега, видный из его убежища, остался далеко за кормой, вылез наружу — и лицом к лицу столкнулся с рыжим капитаном.
— А, это вы? — добродушно сказал гигант. — Ну, слава Богу, удачно отделались. Теперь пустяки остались. В Риге я вас на денёк в трюм спрячу, да там и не так строго будут смотреть. Мы втягиваться в реку не будем. Погрузим солонину в Больдераа, в устье. Ну, однако, идём, я представлю вас команде. Нечего делать — назвался груздём, полезай в кузов, на бак!
Маттисон вывел Беляева из лабиринта брёвен и досок на ют, где у штурвального колеса стояло двое дюжих матросов, собрал своим зычным голосом команду и крикнул по- фински:
— Эй, слушайте! Вот тут малый, француз, механик с французского парохода, загулял на берегу и упустил пароход. Остался без бумаг с тридцатью марками в кармане. Я знаю его отца, боцмана на гаврском трансатлантике, и взялся его довезти до Роттердама. Как придём на место, он угостит вас, а теперь приставить его к мельнице вместо Пекки Химмонена. Этот пьяница больше следит за уровнем рома в бочонке, чем за уровнем воды в трюме. При авралах давать его штурману… Если захочет, пусть стоит в помощь на штурвале. На вахту не назначать — у нас не пароход… Кто его обидит, будет иметь дело со мной!.. Ну а теперь по местам! Боцман! Ставь всё до брамселей… Петерсен, не выпускайте пока лиселей! В море должно засвежеть. Как войдём в шхеры, разбудите меня!
Шкипер спустился к себе в каюту, а Беляев в сопровождении боцмана направился на бак в матросскую палубу получить койку и место.
— Пока под вахтой, можете спать! — сказал ему боцман на довольно сносном французском языке. — Впрочем, сначала осмотрите помпу и мельницу. Вы станете к ним после полуночи. У нас вахта по шести часов: ничего не поделаешь, народу мало. Наши ребята ничего себе. Только с тем белобрысым, что привёз вас сегодня, держите ухо востро. Он эстонец с русского берега. Мерзавец порядочный! Ну да мы с ним, слава Богу, в последний
