носа зловеще глянул пожелтевший человеческий череп. Технолог зябко тотчас поёжился, вспомнил, что, пожалуй, пора и домой, что оставшиеся на берегу будут беспокоиться, что сыро, знаете, к вечеру становится…
Англичанка со смехом стыдила студента, кидая колючие французские насмешки. Путеец на вопрос своей дамы, не желает ли он покинуть её, возмущённо фыркнул и на другой вопрос, идти ли вперёд, обращённый ко всем, проревел с готовностью:
— Об-бяз-зательна-а!..
И пошли по тесному коридору вперёд.
Впереди англичанка, насмешливо подбодрявшая спутников, за ней Дина, потом пьяный путеец. Арьергард замыкал трусливый технолог, заставлявший ежеминутно ползать свет своего фонаря по стенам подземелья, по потолку, под ногами.
Англичанка сердито окрикнула:
— Voyons, voyons en avant![11] Свет надо беречь… Идите друг за другом, шагах в десяти, ориентируйтесь по слуху, по шагам впереди.
И Дина, сквозь накрывшую в этот день дымку тяжёлой апатии, услыхала далеко позади пьяное бурчанье путейца:
— Об-бязательна-а!..
Шла машинально вперёд, не слыша ничьих шагов, смутно следя за мигающим впереди фонарём, спотыкаясь, обострившимся инстинктом сохраняя равновесие.
И когда внезапно наткнулась на мягкую спину проводницы, подошла вплотную, услыхала встревоженный голос англичанки:
— Студенты отстали… Где они?
И тогда не вспыхнуло ужаса. Весь этот день рассудком владело безразличие. Да и этот ли только день?..
Англичанка крикнула, напряжённо подавшись гибким телом назад:
— Алло, алло! Надо спешить… Где вы?
Низкий потолок подземелья съел звуки. И в первый раз в сердце заползла холодная струйка, когда на второй, третий, четвёртый крик англичанки в освещённое пространство лишь плотнее и гуще вползала жуткая каменная тишина. Англичанка сказала дрожащим голосом:
— Идёмте назад… Они заблудились.
— Или мы? — отозвался в глубине мозга Дины чей-то беззвучный голос. Быстро пошли назад, спотыкались, ощутили разом напрягшимися нервами со всех сторон давящую страшную каменную тяжесть. И сразу отяжелели почувствовали усталость ноги, всё тело.
Англичанка брезгливо встряхнула рукой, и Дина почувствовала, как под ногой хрустнула полуистлевшая кость.
Внезапно свет фонаря испуганно метнулся, погас, и Дина ощутила на уровне пояса прикосновение мягкой шелковистой причёски. Англичанка крикнула откуда-то снизу:
— Стоп! Ни с места… Я оборвалась куда-то.
Тотчас опять вспыхнул бледный, блуждающий свет фонаря. Дина, осторожно ступая, подобрав платье, сползла к англичанке, стала рядом. Обрыв, вернее, обрывистая ступень доходила им до пояса, гранитная, твёрдая, с гладко отполированным закруглённым гребнем. Очевидно, подпочвенные воды стекают сюда весною. Они отполировали русло этого маленького водопада.
Англичанка повернула к Дине занавешенное тенью лицо. Прошептала страшным, сорвавшимся шёпотом:
— Мы через эту ступень… не проходили. Вы… понимаете?
Тотчас вскарабкалась вверх, на уступ, бросилась назад, быстро смазывая светом нависшие своды, крикнула с трудом поспевавшей за нею спутнице:
— Vogue la galere![12] Кажется, здесь. Кажется, эта расщелина?..
И, когда через четверть часа, обессиленные, еле волоча отяжелевшие ноги, остановились перед сплошной гранитной стеной, запиравшей ход наглухо, Дина беспомощно упала на прикрытую глиной кучу мелкой каменной осыпи.
Англичанка закричала отчаянно:
— Алло, алло! Помогите!
И будто придавила уши тотчас за криком раздувшаяся тишина. Дина нашла в себе силы приподняться, ободряюще положила руку на плечо обезумевшей англичанке, сказала:
— Успокойтесь, миссис Джексон, успокойтесь, умоляю вас. Нас будут искать, нас найдут…
Англичанка в бешенстве вырвала плечо из-под руки, положила на камень фонарь, обеими маленькими сильными руками схватила увесистый гранитный обломок, застучала им в стену, закричала отчаянно, с визгом.
И темнота тяжело сжёвывала и стуки, и крик.
Потом в стороне входа странно дрогнул воздух, хряснуло в потолке, будто сдвинулась и осела тяжёлая, страшно тяжёлая масса, сверху посыпалась на голову мелкая осыпь, и, коротко звякнув, погас раздавленный фонарь…
И было долго темно и тихо. И Дина успела довести до сознания мысль, что осталась жива, что случился обвал, что минуты, быть может, осталось прожить, что придётся испытать муки замурованной, задохнуться. И внезапно обострившимся слухом, рядом, тут, в темноте, уловила шёпот… нет, не шёпот, а свистящий, сдавленный злостью, змеиный шип:
— Как я вас ненавижу, как ненавижу, не-на-ви-жу!..
VI
Снова прошипел рядом придушенный голос:
— Как я вас ненавижу, как…
Темнота застала врасплох. Перед глазами, где-то изнутри, метались причудливые светящиеся фигуры и образы.
Мутное сонное чувство, что не покидало Дину с утра, ещё тяжелее придавило сознание.
Не вздрогнула, даже ощутив на плече, около шеи, прикосновение дрожащей холодной руки. Англичанка шептала, задыхаясь, чуть слышно, будто рядом подслушивал кто-то.
— Я ненавижу вас… Не прикидывайтесь наивной, святоша. Мы умрём обе, мы задохнемся. La force est jouee.[13] Я так рада, я буду слышать, как вы умираете. Жаль, разбился фонарь… Ненавижу вас.
Острое изумление привело в себя Дину. Спросила, не чувствуя ужаса, со спокойным почти любопытством:
— Меня? Но… что я вам сделала?
На минуту шёпот замолк. Цепкие пальцы, вздрагивая, сильнее впились в плечо Дины. Наконец опять просвистел в темноте по-змеиному над самым ухом:
— Она… она спрашивает, что сделала мне? Отняла того, в ком долгими годами мучений я выносила всю свою жизнь, всё своё счастье. Отняла человека, мизинца которого не стоит сама со своей святостью, со своими совиными глазами. И теперь спрашивает, что сделала?.. Посмейте теперь, перед лицом смерти, отрицать, что вы не увлекали Джима сознательно?
— Но, миссис, какого Джима?
