сайками и кренделями, вывешивали связки баранок и бубликов. В бывшем «Мюр и Мерилиз» жадные глаза обшаривали витрины, где зазывно мерцали на темном бархате браслеты и кольца, серьги и колье. На Сретенке, на Страстном бульваре, на Арбате распахивались по вечерам двери ресторанов. «Ампир», «Гротеск», «Эрмитаж» наперебой приглашали клиентов.
Вывески и объявления зазывали со всех сторон. Артели, паевые товарищества, общества с ограниченной и солидарной ответственностью предлагали, обещали, гарантировали, завлекали и льстили. Брали в аренду и отдавали в аренду, объявляли торги и извещали о дивидендах.
Деньги считали на миллионы, миллиарды и триллионы.
Рабоче-крестьянское государство, получив в наследство разруху империалистической и гражданской войн, медленно и трудно начинало залечивать раны.
Из-за недостатка топлива на десятках железнодорожных линий было остановлено движение. Тысячи вагонов с продовольствием, из них почти половина с хлебом, застряли в пути. В Москве и Петрограде закрылись сотни предприятий. На биржах труда выстраивались огромные очереди.
В столовых давали жиденький пайковый суп из пшенки, воблу, морковный чай и ломтики остистого хлеба.
Тысячи мешочников безликим табором расположились на Каланчевке. Беспризорные спали в подвалах и на чердаках, клянчили «кусочки» и валялись в сыпняке.
Лензолото доводило до сведения организаций и отдельных граждан, что они могут взять в аренду прииски. Трест спас-клепиковских фабрик предлагал вату и отбельные товары.
«Пей вино удельного ведомства, этим ты укрепляешь хозяйство республики», — призывали аршинные плакаты.
Московский союз потребительских обществ извещал, что открыто сорок магазинов. «Колониально-гастрономические товары, деликатесы, заграничные сигары… Четырнадцать магазинов работают до двенадцати часов ночи… Членам первичных кооперативов предоставляется скидка…»
День был тускл и сумрачен. Неожиданно захолодало, и с неба посыпал колючий снег. Ветер подхватывал его, свивал в белесые вихри и дымными хвостами тащил по обледенелым булыжникам.
От Кузнецкого моста к Сретенке тащились унылые вереницы людей.
«На Сухаревку», — невесело подумал Вячеслав Рудольфович о великом московском торжище, где с утра до вечера гомонил и переливался водоворот людей. Где торговались до хрипоты, до остервенения, воровали, снимали последнюю рубаху, закладывали душу, говорили правду и несли околесицу. Где за несколько фунтов муки, за пуд картошки, за шматок сала отдавали последнюю юбку.
Вячеслав Рудольфович отошел от окна. Менжинского ждали заботы потруднее, чем Сухаревка. Потерпев поражение в военной схватке, наголову разбитая в боях гражданской войны, контрреволюция не собиралась складывать оружие. Она переходила к иным формам борьбы — к террору и диверсиям, шпионажу и бандитским налетам из-за границы.
Сил у неё оставалось ещё немало. По многим странам Европы раскинул сеть РОВС — «Российский общевоинский союз», сколоченный генералом Кутеповым из беглых офицеров, обманутых солдат и казаков, георгиевских кавалеров, конногвардейцев и скороспелых поручиков. У союза было под ружьем больше сотни тысяч солдат. Офицерская школа, юнкерское училище, собственная военная полиция и суд. Рыскал Савинков, сколачивая ячейки «Народного союза защиты родины и свободы». То там, то здесь давали о себе знать беглые кадеты, барон Врангель, басмачи и петлюровцы. Против Советской власти объединялись бывшие российские промышленники, царские послы, великие князья, анархисты, беки, попы, националисты и монархисты.
Не хватало пальцев на руках, чтобы пересчитать вражьи гнезда, где грозили, проклинали и готовили тайные удары.
…Вячеслав Рудольфович закурил папиросу, пытаясь хоть на минуту снять крепкой затяжкой усталость от многочасовой работы.
Среди разложенных на столе бумаг бросился в глаза листок с типографским текстом. Строки были напечатаны с ятями и твердыми знаками, о которых постепенно стали уже забывать.
«…объявляю всему народу Русскому…»
Партию манифестов новоявленного императора пытались тайно провезти из Ревеля, но груз был обнаружен при таможенном досмотре. Это уже не первый сигнал, свидетельствующий об активизации кирилловцев. Ещё одна забота чекистам…
— Кулагин по вашему вызову, Вячеслав Рудольфович.
Менжинский потушил папиросу и медленно выпрямился, одолевая тупую боль в позвоночнике — последствие автомобильной аварии давних, еще эмигрантских лет. Казалось, тогда легко отделался на шоссе под Лионом. А в последние годы авария стала всё чаще и чаще напоминать о себе тягучей болью.
Кулагин был невысокого роста, светловолосый. Он производил впечатление человека собранного, спокойного и аккуратного. Темная косоворотка была застегнута на все пуговицы. В черных глазах на круглом, простоватом на первый взгляд лице угадывалось естественное человеческое любопытство.
— Прошу покорнейше садиться, товарищ Кулагин. И давайте, наконец, лично познакомимся. По документам и вашим рапортам я именно таким вас себе и представлял. Но на Востоке мудро говорят, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать…
Инженер Кулагин согласно кивнул. О Вячеславе Рудольфовиче он слышал много, но встретиться с ним довелось впервые, хотя общая работа связывала их ещё с девятнадцатого года. Тогда Менжинский руководил операцией по разоблачению контрреволюционного заговора «Национального центра», а чекист Кулагин в Вологодской ЧК ловил колчаковских эмиссаров, переправлявших из-за Урала деньги московским контрреволюционерам.
Затем Кулагин возглавлял в губернской ЧК отдел ББ (борьба с бандитизмом). Два года назад в очередной операции получил две пули в грудь от вожака лесной банды Аверьянова и полгода провалялся в госпитале. Врачебная комиссия в связи с тяжелым ранением признала его ограниченно годным к военной службе. Из Вологды Кулагин переехал в Иваново, стал работать механиком на ткацкой фабрике, подлечился, обзавелся семьей.
— Хорошо вы тогда нам помогли вскрыть связи «Национального центра» с колчаковцами, товарищ Кулагин, — мягким грудным голосом продолжил Вячеслав Рудольфович и привычным жестом откинул со лба густую прядь волос. Рука была тонкая, с длинными пальцами. Такие руки бывают у скульпторов или музыкантов. Сквозь стекла пенсне смотрели внимательные и усталые глаза. Крахмальная сорочка с высоким воротником и темно-синий шевиотовый костюм не вязались в представлении Кулагина с привычными ему по прошлой работе в чека гимнастерками, шинелями и кожаными куртками.
Искренне удивило Кулагина и то, что начальник секретно-оперативного управления помнил давний и не очень крупный эпизод по ликвидации колчаковских эмиссаров.
— Не догадываетесь, для какой надобности мы вытащили вас из Иванова?
— Понимаю, что не пироги кушать, товарищ Менжинский.
— Да, о пирогах нам ещё рано думать… Вот полюбопытствуйте… Манифест «императора Кирилла Первого». Мы считаем, что с династией Романовых покончено
