зрителей, хотя по сложению мужчина мог бы вполне сгодиться и в «гладиаторы».
— Козел какой-то! — недовольно сказала Вита в пространство, рванула на себя дверь и выскочила на лестницу. Элины на ней уже не было, и Вита, подобрав тонкий шифоновый подол, торопливо побежала вверх по ступенькам вдоль мрачной глухой стены, продолжая потирать свободной рукой ушибленный нос. Добравшись до следующей двери, она с усилием толкнула ее, открыла и сразу же наткнулась на скучающего у двери молодого человека в строгом черном костюме. Молодой человек довольно кисло посмотрел на нее, и, приняв этот взгляд за вопрос, Вита поспешно сказала:
— Я из «цирка», там мои друзья остались, сейчас подойдут.
— Да мне плевать! — сказал охранник, растягивая гласные, и отвернулся. — Проходи.
Вита пожала плечами и последовала его совету.
Еще когда она подошла к двери в «театр», она сразу подумала, что здесь такая же отличная звукоизоляция, как и в «цирке», — из-за двери не доносилось ни звука. Но, как оказалось, дело было не только в звукоизоляции. Зал «театра» был в два раза меньше «циркового», и здесь царила тишина — не мертвая, конечно, потому что людей здесь было ничуть не меньше, чем в «цирке», но деликатная живая тишина настоящего театра, в которой плавали смешки, кашель, шепот, хриплые звуки дыхания, звон бокалов и поцелуи. Часть зала была отгорожена серебристым занавесом, и первый ряд столиков стоял почти вплотную к нему. Когда Вита направилась вглубь зала, ее каблуки волей-неволей так громко стучали в тишине, что часть зрителей обернулась и внимательно смотрела на нее, пока она не подошла к одному из пустующих столиков в третьем ряду и не села. Здесь почти все сидящие были в масках, и находиться на перехлесте взглядов любопытных глаз, блестящих в их разрезах было очень неуютно — все зрители казались одинаковыми, безликими и какими-то хищными. На мгновение Вита вдруг даже пожалела, что не подождала Стасю и Демьяна — они, конечно, тоже, прямо сказать, не подарок, но с ними все-таки было как-то безопасней что ли. Ей показалось, что она попала на какой-то сумасшедший готический карнавал, и захотелось вскочить и крикнуть во все горло: «Снять маски!», чтобы стало немного спокойнее.
…и над всем безраздельно воцарились Мрак, Гибель и Красная Смерть.
В памяти вдруг ни с того, ни с сего всплыло мертвое лицо Кужавского, смятый, заляпанный красным снег… Вита недовольно и зябко передернула плечами и, уловив перед занавесом какое-то движение, посмотрела в ту сторону.
— Господа, надеюсь, никто из вас не заскучал?
Человек с микрофоном, стоявший перед занавесом, был невысок и довольно худ. На нем был очень красивый короткий серебристый пиджак, из-под которого выглядывал воротник бледно-зеленой рубашки. Ботинки конферансье блестели благородным блеском. Но ни брюк, ни белья на конферансье не было, и без них он, несмотря на замечательный пиджак, выглядел довольно убого и печально. Вита окунула подбородок в сложенные ладони и принялась шарить глазами по сторонам, разыскивая Элину. Она все еще надеялась, что та работает в «театре» официанткой или, на худой конец, какой-нибудь, стриптиз-подтанцовкой. Это было бы еще ничего. В сравнении с тем, о чем рассказывал Султан, это было бы еще очень даже ничего.
С появлением конферансье зал оживился. Кто-то засмеялся, чей-то тонкий голос громко кого-то поприветствовал, визгнул по полу отодвинутый стул, забегали официантки. Какой-то мужчина крикнул: «Денисыч, давай быстрей, пока не упало!» и следом раздался дружный добродушный хохот, напомнивший Вите те вечера, когда в их дворе за доминошным столом собирались мужские компании и, хлопая костяшками, травили скабрезные байки. Слова мужчины огорчили конферансье, и он сделал рукой какой-то паучий жест, быстро перебрав пальцами воздух.
— Прошу вас помнить, что здесь собираются для наслаждения эстетического и с общего согласия у нас соблюдается тишина. Беспредел в соседнем зале. Прошу вас…
— Да ладно, чо ты, молчим, — примирительно пробурчал мужчина. Занавес судорожно дернулся, что-то с грохотом опустили на пол, донесся плеск воды, и кто-то за занавесом в наступившей тишине отчетливо произнес: «Да убери ты эту тварь от меня! Знаешь куда повесь ее себе?!..» В зале захихикали, а Вита, узнав сварливый голос Элины, подобралась, попутно размышляя о том, какое эстетическое наслаждение можно получить от созерцания тощих всадничьих ног конферансье.
— Итак, год 1482. Колумбия, берег реки Каука. Испанские конкистадоры ведут завоевательную кампанию, порабощая местное население и в первую очередь, конечно, прекрасных индианок.
Сообщив оживившемуся залу эти познавательные сведения, конферансье исчез в маленьком коридорчике, который прикрывал край занавеса, а сам занавес разъехался под медленную тревожную музыку, явив зрителям берег реки Каука, представленный небольшим переносным бассейном с прозрачными стенками и несколькими корягами, вокруг одной из которых обвился маленький печальный питон, явно желавший оказаться где-нибудь в другом месте. Так же здесь расположилось несколько пальм и драцен в горшках, задрапированных зеленой материей, которая была в изобилии разбросана по «сцене». Тут же стоял странный предмет — то ли обеденный стол, изготовленный Робинзоном Крузо в приступе отчаяния, то ли плохой макет пьедестала для какого-то памятника, тоже задрапированный зеленым. В бассейне среди веточек роголистника и стаи обалдевших от яркого света толстых меченосцев, с натянутым весельем плескалось местное колумбийское население, состоявшее из четырех голых девушек, обильно украшенных бижутерией. В маске была только одна — судя по всему, Элина. При виде девушек зрители зааплодировали.
Вволю наплескавшись в бассейне, «индианки» медленно вылезли из него, медленно обмотались кусками цветастой материи, сладостно оглаживая друг друга и подтанцовывая под музыку. И тут откуда-то сбоку на «берег» с легким лязгом вышли два конкистадора, которых также поприветствовали аплодисментами. «Конкистадоры» были облачены в красно-черные штаны буфами, серебристые кирасы и широкие ботфорты, по которым хлопали прицепленные к поясу длинные бутафорские шпаги. Головы испанцев венчали блестящие жестяные шлемы- рокантоны, из-под которых виднелись типично славянские физиономии. «Конкистадоры» выглядели бы даже внушительно, если бы при ходьбе не путались в ботфортах и шпаге, спотыкаясь на каждом шагу, — эта роль явно была им в новинку. При виде местного населения Колумбии «конкистадоры» что-то рявкнули на испано-волжанском диалекте и сделали зверские лица, очевидно предвкушая процесс порабощения, а «индианки» сбились в кучку, издавая жалостные крики. Под угрозой шпаг девушки снова разделись, изображая дикий ужас, четвертая, Элина, заартачилась и была раздета «конкистадорами» насильно. Медленная музыка сменилась более бодрой, «конкистадоры» с помощью «индианок», у которых ужас тут же «перешел» в похоть, тоже разделись, и довольно быстро на «сцене» началась обычная второсортная порнография. Поработители вовсю «работали» на публику, девушки старательно изображали дикую страсть, но было видно, что все это им до смерти надоело, как каждодневная монотонная работа. Только Элина была на высоте — она просто словно жила на «сцене», она явно была прирожденной порнозвездой.
С досадой чувствуя, что у нее горит лицо, Вита наблюдала то за «кампанией по порабощению», то за зрителями, лихорадочно перебирая в уме все, что до этого знала о Нарышкиной-Киреевой. Жена владельца крупного процветающего ресторана и не последнего человека в городе работает порноактрисой в каком-то диком клубе… Из-за денег? По словам ее родителей, денег у Элины было более чем достаточно. Подловили на чем-то, заставили? Чтобы потом на мужа выйти? Да сколько угодно может быть причин, если бы только… если бы только не видеть, что Элина более чем наслаждается своей работой.
