и услышала его взволнованный шепот:
— Слава Иисусу! Я думал, что уже опоздал! Его руки были для нее самой надежной защитой в этом сошедшем с ума мире, когда она ощущала их силу и нежность одновременно. Он тяжело дышал, она чувствовала, как поднимается его грудь, на которой покоилась ее щека. И неосознанно она обняла его своими гибкими руками. Сквозь туман полубессознательного состояния она ощутила страстные поцелуи, покрывавшие ее голову и виски, слышала мягкие испанские слова, которые он нежно шептал ей на ухо.
Наконец он разомкнул объятия и слегка отодвинул ее от себя. На его смуглом лице было написано решительное выражение, потемневшие глаза ощупывали ее лицо. Он твердо спросил:
— Ты не ранена, он нигде не успел поранить тебя? Забыв обо всех ужасах этого дня, она с затуманившимися от чувств глазами прошептала только четыре слова:
— Ты спас мне жизнь!
Рафаэль горько улыбнулся ей и сухо сказал:
— Скорее, свою собственную!
Она не сразу поняла смысл сказанного и, постепенно возвращаясь к реальности, отступила от него и стала стряхивать пыль и грязь со своей юбки. Вспомнив расстановку сил, она поправилась:
— Благодарю вас, сеньор Сантана, за ваше более чем своевременное вмешательство. Вы спасли мне жизнь, и я навечно останусь в долгу перед вами. Пожалуйста, примите мою глубочайшую благодарность.
Лицо Рафаэля напряглось, глаза опасно сузились.
— Прошу тебя, не говори со мной в этом слащавом тоне, только не сейчас!
Фиолетовые глаза сверкнули от гнева и боли, она посмотрела на него и не менее резко, чем он только что, поинтересовалась:
— Что вы подразумеваете под этим? Он спокойно посмотрел на нее, помолчал, а потом, как бы отрывая от себя каждое слово, произнес довольно грубо:
— Просто мне кажется, что нам пора перейти к разговору, который должен был состояться еще четыре года назад.
Глава 18
Онемев от удивления, Бет уставилась на него.
— Я не думаю… — Она колебалась говорить или нет, но тут их диалог был прерван Натаном.
— Бет, что ты здесь делаешь? — он задал вопрос хнычущим противным голосом, отражавшим его потрясение от всего увиденного. Это было слишком много для него — Техас, команчи и… Рафаэль.
И вот сейчас при виде человека, которого он про себя называл по меньшей мере невоспитанным, непредсказуемым дикарем, рядом со своей женой Натан разозлился — он услышал, что Рафаэль повышенным тоном и весьма фамильярно разговаривает с Бет. Спесиво вздернув подбородок, Натан изрек:
— Боюсь, что вы забываетесь, Сантана. Хочу вам напомнить, что Бет моя жена, и я никому не позволю разговаривать с ней в таком тоне.
Рафаэль напрягся, на его лице появилось жестокое выражение, которого он не смог скрыть. Бет показалось, что он ударит Натана, глаза Рафаэля метали искры, и он прорычал голосом, не предвещавшим ничего доброго:
— А где же вы, черт побери, были, когда она боролась за свою жизнь? Наверное, прятались где-нибудь подальше от ружейных выстрелов.
Все трое стояли почти посреди улицы, Рафаэль и Бет — лицом к Натану.
Поняв, что имел в виду Рафаэль, Натан залился краской, бакенбарды его от возмущения, казалось, вздыбились. Не владея собой, он заорал:
— Как вы смеете разговаривать со мной в таком тоне, кто дал вам на это право?!
Рафаэль окинул его презрительным взглядом, но ответить ничего не успел, потому что его внимание привлекло какое-то почти неуловимое движение на крыше дома за спиной Натана. Еще не осознав, что происходит, Рафаэль выхватил револьвер и бросил Бет на землю. На крыше дома появился команч с раскрашенным лицом и смертоносным копьем в руке. И в тот момент, когда индеец метнул копье, револьвер в руке Рафаэля выплюнул струйку дыма. Два человека, выбранные целями, были поражены. Команч, схватившись за горло, огласив теплый воздух предсмертным криком, упал с крыши на землю. А Натан, с удивлением глядя на конец копья, вылезший из его живота, прошептал:
— Кажется, я ранен!
И тут же упал лицом в уличную пыль. Между лопаток у него торчало длинное древко индейского копья.
Огромными от ужаса глазами Бет уставилась на распростертого мужа и громко закричала:
— Нет! Он не должен умереть!
Только не так бессмысленно, только не от руки существа, которое виделось ей в ночных кошмарах.
Рафаэль опустился на колени перед Натаном и спустя несколько секунд произнес:
— Англичанка, он еще не мертв! Бет почувствовала, как странная теплота затопила ее сердце:
— Слава Богу! Он жив.
Ей показалось, что прошла целая вечность, пока из комнаты, куда внесли Натана, не вышел доктор. Его приговор нельзя было назвать оптимистичным.
— Рана очень тяжелая, миссис Риджвей, я сделал все, что мог. Теперь ему нужен хороший уход и тогда, может быть, он выкарабкается. Словом.., надежда есть.
Бет зациклилась на этих словах — надежда есть. Они звучали в ее мозгу все последующие дни: надежда есть!
Бет жила в автоматическом режиме — ела, когда ей говорили, что пора поесть, ложилась спать, когда говорили, что уже наступило время, надевала то, что лежало сверху.
Рафаэль отправил нарочных в гасиенду Чиело с описанием трагических событий в Сан-Антонио. Он попросил прислать какую-нибудь солидную женщину, которая могла бы помочь Бет в уходе за раненым, поселившись на время в доме Рафаэля.
Рафаэль, понимая двусмысленность ситуации, когда в его доме находится смертельно раненный Натан и его жена, и желая избежать пересудов, которые могли бы бросить тень на репутацию Бет, решил, что с ними должен находиться третий человек.
Стали известны потери с обеих сторон. Из шестидесяти пяти вождей, воинов, женщин и детей, прибывших на переговоры, тридцать три были убиты. Остальных заточили в местную тюрьму. Белые потеряли семь человек, среди которых был и шериф Сан-Антонио.
Рафаэлю неожиданно выпало несколько достаточно свободных дней, и он попытался осмыслить происшедшее. Так случилось, что он посетил местную тюрьму как раз в тот момент, когда белые участники переговоров решились на важную, с их точки зрения, акцию.
Полковники дали жене, а точнее, теперь уже вдове самого заслуженного вождя, погибшего во время неудачных переговоров, коня и, снабдив ее водой и запасом пищи, отправили к соплеменникам с наказом:
— Поезжай к своему народу и объясни, что тем, кто сидит в нашей тюрьме, грозит смерть, если не будут возвращены все пленные, упомянутые Матильдой Локхарт.
Рафаэль понимал ужасные последствия этой затеи. Жена вождя, конечно, доставит ультиматум, и тогда беспомощные пленные в муках расстанутся с жизнью — овдовевшие индейские скво, проклиная неверных белых, ножами изрежут белокожих женщин.
Военные не стали слушать его доводов, и он, резко повернувшись на каблуках, вышел из помещения, не в силах больше присутствовать при похоронах последних надежд на мир между белыми и индейцами.
Рафаэль по дороге домой размышлял о свершившейся трагедии. Сердце его пронзила острая боль, когда он вспомнил о том, что мог предупредить команчей. Рафаэль знал, что в Сан-Антонио погибли практически все великие вожди, но один из них Буффало Хэмп все же убежал. Хорошо, что у них остался хотя бы он, подумал Рафаэль.
Ему не хотелось думать и еще об одном последствии трагедии.
Теперь у него на личном счету было двое убитых команчей. В разных ситуациях ему приходилось убивать индейцев, но никогда до этого команчей. Значит, теперь он навсегда связан с белыми, подумал Рафаэль, и мысленно добавил: а одна из них овладела всеми его чувствами.
Он вспомнил также тот ужас, который пережил, когда увидел Бет, боровшуюся за свою жизнь с индейцем. Но вспомнил одновременно и собственное унижение, когда Натан произнес «это моя жена». Эти слова звенели у него в голове, но рефреном повторялась мысль: копье индейца — наказание ему за все прегрешения!
И вот теперь, когда Натан мог умереть в любую минуту, Рафаэль желал ему поправиться, потому что понимал: его смерть будет практически непреодолимым барьером между ним и Бет.
И как бы там ни было, Рафаэль осознавал одно: Бет не должна уехать из Сан-Антонио, пока они не решат всех проблем, вставших между ними.
Ему не хотелось бы провести остаток своих дней, терзаясь сомнениями, кем была на самом деле шлюха с фиолетовыми глазами, украшавшими ангельское лицо.
«Надо все выяснить и наконец понять друг друга, — говорил себе Рафаэль. — И для этого она останется настолько, насколько надо!»
Он понимал, что попытка задержать ее была бы насилием, но он не мог отпустить ее, не разобравшись, что же их связывало: просто физическое влечение или что-то гораздо более сложное. Если бы речь шла лишь о чувственном влечении, то он, несколько раз добившись своего, отправил бы ее в Натчез и навсегда забыл. Больше того, ему хотелось бы таким образом разрубить завязавшийся узел, но…
У Бет был свой счет к Рафаэлю — она не хотела простить ему грубость, физическое принуждение, ревность и то, что она никогда не могла понять, что он сделает в следующую минуту, и еще то, что он не был нежен, хотя она знала и другую ситуацию…
Кстати, сам Рафаэль не считал себя нежным и не хотел быть таким ни к кому, за исключением, может быть, своей сводной сестры Арабеллы. Более того, он стеснялся проявления чувств и начинал злиться на ту женщину, которая эти чувства вызывала. Он возвратился мыслями к Бет. Его охватила злость, потому что никто так не переворачивал его душу, как она.
«Какого черта, я все время должен вытаскивать ее из сложных ситуаций? — спрашивал он
