дверцу. Боев закричал: «Прохоров!» — но голоса своего не услышал. Потрогал ладонью лицо — все цело. «Я оглох», — подумал он итот же миг увидел прямо перед собой орудийный ствол с набалдашником.
Танк бесшумно двигался на машину, и ствол с набалдашником качался вверх-вниз, вверх-вниз. Потом дульный тормоз пушки с треском прорвал брезент кузова. Машину сильно ударило снизу, она скособочилась и поползла в кювет. Из прорехи кузова на чистый снег мягко шлепались аккуратные холщовые мешочки, перевязанные красными и синими лентами.
3
Мехкорпус ушел вперед, перерезая рокадные дороги и сбивая заслоны. Он двигался по узкому коридору, стрелковые дивизии вели бой на флангах.
Двадцать пятая танковая бригада на рассвете седьмого дня наступления вплотную приблизилась к станции Воковка. Командир бригады полковник Семен Куценко выбрался из головного танка — в белом полушубке, высокий, грузный. Постучал палкой по броне другой машины.
— Вылезай, тезка, приехали!
Из башни показался подполковник в шинели, в желтых ремнях. Поправил очки, спросил:
— Боковка?
— Она самая.
— Надо сообщить Шубнякову.
— Рано. Видишь водокачку? Там, я полагаю, немцы. Возьмем — сообщим.
Для подполковника Семена Козловского, заместителя командира бригады по политчасти, эта неделя была совсем необычная. Пришлось почти непрерывно целых семь дней пробыть в холодном танке. И сейчас неприятно ломило спину — давал себя знать застаревший радикулит, даже в меховых перчатках деревенели руки.
Был Козловский человеком сугубо штатским — преподавал политэкономию в Московском университете. Но еще перед войной при аттестации политсостава запаса ему, как старому члену партии, дали довольно высокое звание и, когда призвали в кадры, назначили начальником политотдела танковой бригады.
Козловский плохо представлял себе, что такое танк в бою, а здесь сразу пришлось садиться в него и идти с бригадой в прорыв. В самом начале прорыва первый его танк сгорел, Козловский выскочил на снег из охваченной огнем стальной коробки через нижний лаз; забыв о радикулите, по-пластунски полз вместе с механиком-водителем в цридорожную канаву.
Старый танкист Куценко — он в свои тридцать пять лет успел побывать и на Халхин- Готе, и под Выборгом, Киевском котле, и, наконец, прошлой эимой под Можайском — на следующее утро пришел к Козловскому в штабную машину, где тот спал, и, впервые обращаясь на «ты», спросил:
— Ну, профессор, теперь знаешь, что за штука танк?
— Теперь знаю…
Сейчас они стояли у другого танка рядом, два Семена — военный и штатский: большой, грузный, но в ладно сидящем полушубке и маленький, очкастый, в горбатившейся на спине «тыловой» шинели.
— А может быть, водокачка уже наша? Соседи подошли? — остсрожно спросил Козловский.
Куценко пожал плечами.
— Может, и наша.
Он приказал дать три ракеты.
Сумрачное утреннее небо прочертили три желтые полосы.
Станция молчала.
Куценко приказал ординарцу позвать командира третьего батальона капитана Косарева. Минут через пять из темноты к комбригу подбежал совсем еще молодой командир и доложил:
— Капитан Косарев прибыл!
— Вот что, Косарев, — сказал Куценко, — возьми роту танков и двигайся к станции. Вон к той водокачке. Не стреляй, пока не убедишься, что там не свои. Понял?
— Так точно!
— Ступай.
В бинокль хорошо было видно, как танки Косарева, взрывая снег, покачивая стволами пушек, выходили из лесочка.
Первый танк выдвинулся из-за кирпичного сарая и встал прямо перед железнодорожным переездом.
— Ну что стоит? Что стоит?! — заворчал Куценко. — Зачем из-за амбара вылез?
Выстрел прозвучал глухо. Куценко и Козловский увидели, как дрогнул головной танк и почти сразу окутался черным дымом.
— Немцы, — сокрушенно сказал Куценко. И, обращаясь к подошедшему начальнику штаба майору Щербине, добавил: — Организуйте удар по району водокачки. Помогите Косареву.
Бой был недолгим. В восемь утра Куценко и Козловский уже сидели в каменном вокзале у билетного окошечка на лавке и ели ломтики сала, разложенные ординарцем на газете. А в конце зала ожидания, на полу, лежали раненые, и среди них капитан Косарев. Его с рябинками лицо было бледным, нос заострился. Кто-то укрыл его двумя шинелями, под головой — свернутый танковый брезент. Рядом на коленях стояла маленькая беленькая девушка и давала пить из плоской немецкой фляжки.
Бригада заняла станцию, захватила на путях четыре эшелона, груженных военной техникой, закрепилась за насыпью и дала знать об этом генералу Шубникову. Войск соседнего фронта она не встретила. Зато на следующий день подоспели, судя по всему, свежие немецкие части. Бои усилились.
Получив известие от Куценко о взятии Воковки, Шубников был, конечно, доволен: приказ командующего армией выполнен, но настроение у генерала вроде даже ухудшилось.
Корпус прошел по узкому коридору, перерезал рокадные дороги и шоссе, занял железнодорожный узел, а у соседей, видимо, произошла заминка.
И горловина прорыва узка, вот-вот порвется. Генерал чувствовал, что на флангах обстановка осложняется. Вчера корпусный мотоциклетный батальон захватил немецкую штабную машину и шофера. Немец показал на допросе, что их сегодня бросили в бой прямо из вагонов. Ехали куда-то на Дон, но в пути ночью остановили эшелон и всех выгрузили в лесу. Захваченная машина принадлежала начальнику артиллерийского снабжения танковой дивизии.
Шубников доложил об этом командующему армией. Тот, как ему показалось, отнесся к известию спокойно. Спрашивал больше о том, когда будет взята Боковка и перерезана железная дорога.
Но вот Воковка взята, дорога перерезана. Куценко ведет бой за насыпью. А что дальше? Фланги не стали от этого надежнее.
И когда вечером начальник штаба корпуса полковник Середа доложил ему по телефону,
