– Вы давно знаете Розгедина?
– Я пару раз работал на вашу «крышу». Дела интересные, только платят у вас хреново.
Так, значит, агент. Ну что же, тогда многое совсем просто.
– Эту папку я беру с собой.
– Нет.
– Что?
– Вы можете посмотреть ее здесь. И все.
Так, значит, очень хороший агент, с правом голоса.
Я снова сел в кресло и посмотрел. Оказалось, что менты нарыли только половину материала на гибель Веточки. Все, что не касалось экспертных заключений, сделал вот этот хмырь с очень мягкими манерами. Но телефон Жалымника там действительно был. Я запомнил его, воспользовавшись старыми мнемоническими правилами для запоминания телефонных цифр, которыми мне продолбили плешь на учебе и регулярных переподготовках.
Я вернул папку и пожалел, что был, кажется, резок с этим парнем. Но, с другой стороны, получилось даже неплохо. Я теперь знаю, как он говорит с теми, кто приходит его поднанять с той стороны фронта.
– Если не считать телефона, у нас документы не хуже. – Я посмотрел на него, он на меня. – А что можешь сказать на словах?
– Жалымник, я видел его пару раз, был нормальным слесарем. Недалекий, в меру тупой. Но последние ветры сбили его с панталыку. Он решил, что все можно. Для начала, как почти все они, он запил. Потом стал подличать. Потом разбогател, и боюсь, стал подличать еще больше.
– Ну, ты прямо как его родная мать.
– Я случайно поинтересовался полгода назад о нем у нашего общего знакомого. Это не имело никакого отношения к нынешнему делу, но парень был неглуп и многое видел правильно.
– Видел?
– Сейчас он уехал. Кажется, в Канаду. Все, кто что-то действительно умеет, уезжают. Этим… – он помолчал, глядя в окно, – больше никто не верит и не будут верить уже никогда.
– Так. А что значит – разбогател? По каким стандартам разбогател? По твоим, моим или по…
– У него черная, как смоль, «Ауди». Это по любым московским стандартам немало.
Да, пожалуй. Но мне был интересен этот Стерх, и я спросил:
– Ну а что это значит – черная, как смоль, «Ауди»?
– Это значит, что он вступил в банду, или в какую-то братву, или просто влился в некую коммерческую структуру, которая ничего криминального вроде бы и не совершает, но в расчете на будущее платит так, что может взять у человека все – жизнь, имя, свободу. Я ясно излагаю?
– Ты знаешь конкретно или просто домысливаешь?
– Я знаю, как это происходит.
Я подумал, пытаясь представить себе то лицо, которое еще не успел забыть по фотографии, и черную «Ауди».
– Почему такое большое значение ты придаешь цвету его машины?
– Черные машины обычно не гонят сюда, если нет спецзаказа. А если есть спецзаказ, значит, как правило, машину приходится угонять специально, а не покупать у старьевщика. А это дорого, раза в два дороже обычной иномарки в дешевых перегонных конторах.
– Это опять твои домыслы?
– Разумеется.
Он мне так понравился, что я тут же решил: когда меня выгонят или я смогу сам избавиться от хомута Основного, устроиться к нему работать хоть обычным курьером.
– Ты не любишь коммерсантов? У тебя все время сквозит этакое пренебрежение к ним?
Он развел руками.
– Все, что ты тут видишь, – частная коммерческая структура. Но я работаю, леплю свой кусок хлеба. А половина – шарапники. И их я любить не могу. – Он печально улыбнулся и пояснил, если я еще не понял: – Дармоеды.
Я встал и пошел, но у двери остановился. Да, он был интересен, вот только я бы с ним все-таки слишком близко не сходился. И без того слишком много знает.
– Слушай, ты со всеми так откровенен?
– Нет, я вообще не откровенен. Я просто честно отрабатываю тот чек, который в твое ведомство Вика перешлет сегодня еще до обеда.
