А это было очень странно, потому что в моем деле с самого начала фигурировал труп – Веточки. С него-то все и началось.
И еще было удивительно вот что. Многие из его «шестерок» относились к нему с настоящим человеческим, а не блатным, в общем-то, основанным на страхе, доверием. Никто из серьезных воров не продал его ни разу. Лишь однажды удалось расколоть совсем уж сосунка, даже не вора, а скорее штымпа, почти фраера, которого Комарик, уже будучи опытным мошенником, случайно подпустил к себе слишком близко.
Пока в этом деле я совершенно потерялся. Я не знал, что мне думать об этом человеке, не знал, каким он мог быть, не знал, каким он вообще был. И это после изучения четырнадцати толстых дел!
В общем, единственное, что я понял, когда уже укладывался в кровать, мне достался очень талантливый, заматеревший противник. И на этот раз он не будет рассусоливать, как бывало прежде, теперь он готов убивать, потому что правила изменились, мы жили в другой России, и он не собирался попадать на рудники. Он все сделал для этого. И замаскировался так, что мне даже не приходило в голову, кто он, хотя я по-прежнему был уверен, что видел его, разговаривал с ним и даже, может быть, успел выдать что-то очень серьезное.
Глава 52
За завтраком следующего дня я все еще находился под впечатлением своего вчерашнего разговора с Аркадией и спросил ее, сколько может заработать талантливый мошенник в новых условиях.
– Вы имеете в виду, у нас?
Она аккуратно отрезала кусочек сыра и пальцами отправила его в рот. Я был убежден, что это правильно и ее манеры не испортили бы приема в Виндзорском дворце, но все-таки меня это позабавило. Это напоминало о временах, когда даже знать, формирующая этикет, ела руками.
– Да, при нынешних наших манерах.
Она посмотрела в окно. Там наливалась теплом зимнего антициклона январская Москва.
– Эту цифру невозможно определить даже теоретически. По мнению господина Сакса, например, Тюменские нефтяные разработки стоят не менее ста миллиардов долларов. Проданы они по остаточной стоимости за бумажки, не имеющие не то что ценности, но даже котировки. И в добавок ко всему, энергетические начальники требуют от правительства, то есть от нас с вами, бешеных капиталовложений, а не то грозят оставить нас без бензина, тепла, света. Каково?
Я немного смутился.
– Ну, я не имел в виду таких крупных воротил. Я справлялся о рыбке помельче, примерно того калибра, о котором мы с вами говорили вчера.
– Они связаны между собой, и об одних невозможно говорить без учета аппетитов и влияния других.
Я энергично почесал за ухом, старательно изображая стремление понять.
– Все верно, и все-таки, сколько может заработать фальшивый консультант, затесавшийся в Прилипалу?
Она пожала плечами и повернулась к огню. Теперь ее не интересовал ни сыр, ни даже чай.
– Какая разница. Когда масштабы экономического краха всех сколько-нибудь широких социальных групп будут подсчитаны и нам честно объявят цифру, мы опять будем не возмущаться бездарностью и подлостью правительств и президентов, а начнем гордиться, как гордимся самыми большими потерями во Второй мировой или самым большим в мире числом абортов.
Она была настроена на скепсис, а это меня сейчас совсем не устраивало. Я и сам мог излагать свои соображения примерно тем же печально-заунывным тоном. Меня интересовала конкретная возможность найти решение задачи, а не болезненное упоение нашими бедами.
– И все-таки?
Она посмотрела на меня и покатила к двери. Почему-то она меня сегодня не любила.
– Можете считать эту цифру бесконечной. Западники кидаются, как сумасшедшие, а суммы оборотных средств, гуляющих в мире, чрезвычайно велики.
Но бесконечная цифра меня тоже не устраивала. Впрочем, реакция Аркадии и ее заключительное утверждение привели меня к мысли, что я не очень не прав, когда предположил, что Комарик не мог свалить за границу. Такой тип, уверенный в собственной безнаказанности, в своей непогрешимости, в своем воровском мастерстве, – не мог уйти от кормушки. Он здесь, где-то поблизости. Только не ловится, и лишь я мог это изменить.
Чтобы набраться ума-разума да заодно получше понять психологию этого воровского Паганини, я снова просмотрел некоторые дела. Он был действительно молодец. Просмотрев все, что хотелось запомнить, я вдруг понял, что в его внешне бессистемных делах был все- таки один признак системы – он никогда не повторялся. Он постоянно менял поле и правила игры. Он был изобретателен и неистощим.
Даже странно, что его при советской власти все-таки сажали. Поразмыслив над этим, я вдруг понял, что только при советской власти его и могли сажать, когда не столько закон, сколько репрессивная склонность к наказанию, внутреннее убеждение следователей, прокуроров и судей в том, что вор должен сидеть, приводили его в лагерь. При любой другой, например, при сильной правовой системе или конституционной защите личности, как в Штатах, он остался бы вообще безнаказанным.
