тысячелетия. Вот чтобы не забыть этого, каждый уважающий и сколько-то добившийся серьезных титулов и привилегий карлик носил подобные медальоны, которые каждый раз чуть переделывал для себя.
Иногда эти медальоны можно было купить у не брезговавших работорговлей кочевых народов, но случалось это редко — любой из карликов, если ему становилось известно о возможности купить такую ценную вещь, мог заложить все, что у него было, чтобы вернуть эту штуковину своему племени, чтобы она ни в коем случае не досталась чужакам. В общем, с ними было непросто, хотя давно уже к карликам привыкли почти так же, как и ко многим другим расам, пожалуй, кроме людей, которые вообще считались слабосильными, не очень умными, не слишком знающими и к тому же куда как часто — вздорными. Особенно в южных землях и, пожалуй, среди бродячих, кочующих племен.
Рыцарь поймал себя на том, что даже с интересом разглядывает обнаженную и на удивление мускулистую грудь Плахта.
— Об этом не спрашивай, сам не знаю, — признался он.
— А если предположить что-нибудь и подумать над тем, что ты все же знаешь?
Вот неугомонный, нахмурился рыцарь.
— Сказал же — не знаю.
И чтобы подкрепить свой отказ даже порассуждать на эту тему, он принялся за пареную репу — и как она только оказалась на корабле — с неизменным сухарем, который даже в разбавленном вине не размокал.
А Плахт, возможно продолжая прерванный появлением Сухрома разговор, стал расспрашивать Крепу, где она служила, и та отвечала подробно, хотя и недлинно. Вот только всегда ее видение того, чему она оказалась свидетельницей или даже участницей — неважно, была ли это настоящая война или какой-то поход одного местечкового владетеля из смертных на другого, — было иным, чем обычно это бывало с Сухромом.
Она всегда знала что-то еще и замечала куда больше, чем, как полагал рыцарь, солдат замечает в своей нелегкой и опасной жизни. Она как-то умела увидеть, именно — увидеть, а не догадаться посредством размышлений, за всем происходящим вокруг некоторые иные, порой даже тайные, секретные цели и устремления других существ.
Как скоро стало понятно рыцарю, существа эти не всегда даже считались разумными. Когда Крепа описывала, как на место недавнего — всего-то года четыре прошло, не больше, — боя под Таргилой опустилась стая воронья, а стая эта была действительно какой- то невероятной, даже Плахт об этом что-то слышал, потому что об этом много болтали у солдатских бивачных костров, — можно было подумать на миг, что она сама из этой стаи.
Вот так и окончился этот день, незаметно. Потом миновал еще день, еще… Но однажды под вечер, пожалуй, уже в темноте, когда гребцы в трюме и фонари запалили, Виль позвал к себе Сухрома на ют их кораблика.
— Смотри теперь хорошенько, рыцарь.
Голос Виля, как всегда, оставался слишком высоким, почти писклявым или даже чирикающим.
На юте они были вдвоем, остальная команда, кажется, ужинала, а матросы, как им полагалось по неписаному закону, царящему на таких вот корабликах, а может, и на море, отдыхала после долгого и тяжелого труда на крыльях и ухода за баллоном, бесшумно парящим сейчас в сумерках над ними.
Было на удивление тихо, могло показаться, что весь мир залило какое-то вязкое, совершенно прозрачное стекло, и они тоже в этом стекле оказались, залипли, как мухи в янтаре далекого и не очень яркого уже заката. Земля внизу расстилалась темной, совершенно неразличимой скатертью, и только палуба под ногами едва подрагивала и поскрипывала, словно бы «Раскат» и сам хотел убедиться, что движение и звуки еще существуют.
Сухром стал смотреть, сначала вперед, как всегда почему-то на корабле хотелось смотреть, потом широко от носа — влево и вправо. Обзор с капитанского места был все же не самый хороший, мешали ванты, прочие какие-то канаты и сплетенные сеткой снасти, да и крылья закрывали обзор, неподвижно зависнув широкими своими лопастями.
Зато рыцарь отлично понял, что корабль, оказывается, за все эти дни немного приспустился, сошел с той невероятной высоты, на какой они оказались после бури. Странно было, что он на это прежде не обращал внимания, ведь буря прошла уже давно, а вот уверенность, что они из нее вышли, появилась у него только сейчас и лишь в этой безмолвной неподвижности.
Зато теперь они совершали свой путь пусть и неторопливо, поддаваясь слабому ветру, но, как обычно, в сотнях саженей над землей в правильном, выбранном рыцарем направлении. К счастью, опасаться неожиданной возвышенности или горы не приходилось, местность была по-прежнему ровная и по-степному гладкая, будто вылизанная.
— Капитан, а где же горы, которые я видел?
— Остались в стороне, да и проскочили мы их над облаками. — Капитан хмыкнул. — Должен признаться, никогда прежде я так высоко, как во время той бури, не забирался. Может, ты не заметил, рыцарь, но даже дышать было трудно.
— М-да, капитан, пожалуй, я последнее время не очень следил за тем, как мы продвигались.
— Зато ты направление указал. И знаешь, я почему-то тоже понял, что это правильный курс.
Помолчали. Рыцарь снова всматривался, хотя теперь уже не очень внимательно. Пожалуй, он не знал, что же должен высмотреть.
— А если тебе не понравилось так-то подняться, почему же ты столь долго на высоте оставался?
— Этого я сам не понимаю, сэр рыцарь. Почему-то казалось, что едва я приспущусь, как буря на нас вновь накинется. — Капитан Виль задумался. — Вот мнилось, все уже тихо внизу, уже ветра те самые клятые прекратились, но если спущусь… они снова возникнут. Будто в засаде они нас подстерегают. Я себе сто раз объяснил, что так не бывает, а все ж опасался… Не понимаю я этого.
— Наверное, правильно ты сделал, что свои страхи послушал, — осторожно признал Сухром.
— Да не страхи это были… — Виль раздраженно махнул рукой. — И-эх, не объяснишь этого, сэр. Даже себе трудно, а уж кому другому, хоть бы и тебе, вовсе не получается.
Рыцарь понял, что разговор закончен, капитан умолк совсем. Вот только что же нужно было увидеть… И только тогда, по какому-то закону, о котором Сухром и представления не имел, он присмотрелся еще и лишь тогда увидел — оранжевую звездочку.
А закон этот был прост, как и все на свете просто, лишь понимать эту простоту иной раз бывает сложно. Если бы у рыцаря было побольше образования и он умел составлять правильные слова, он определил бы его так: чтобы разобрать и увидеть нечто невидимое, нужно быть с этим невидимым в сродстве, которого добиваются опытом и умом либо высокой удачей, что представляет собой почти невероятный вариант совпадений, продиктованных необходимостью самых общих, почти космических законов. Или даже — не почти…
Но он этого не знал и не умел, он лишь это почувствовал всей своей сущностью, всей душой, всеми способностями присутствовать в этом мире. Поэтому сказал, даже не Вилю, а скорее себе самому:
— Я вижу, она — там. — И указал рукой путь на оранжевое пятнышко, которое странным образом светило как бы через пласты темного горизонта.
Они шли почти правильно, лишь чуть, на четверть румба, не более, отклонились к югу. Виль что-то хрюкнул за спиной рыцаря, видимо, раздумывал, стоит ли вызывать команду,
