улыбаясь, – за герцогом д'Окром и за герцогиней Кебер, возможно, стоит кто-то более мощный, сильный и изобретательный, чем мы полагали прежде. Кто-то, кто и внушил им эти действия каким-то неизвестным нам образом. Какая-то тень, которую мы не почувствовали, кого не увидели… Как ни старались.
– Тень?.. Странно, ты думаешь, мы не тех отыскали? – спросил батюшка.
– Отыскали тех, кого следовало. Ведь нам приказано было найти главаря воровства, и отыскать деньги… – И князь опять вздохнул. – Всего лишь… Но этого, как я теперь подозреваю, мало, очень мало. Нужно было думать более широко, более… охватно. А мы, похоже, этого не сделали, не сумели сделать. Хотя как это следовало сделать, даже теперь я не представляю, ведь это всего лишь тень… Тень преследовать очень трудно, может, и не по нашим возможностям даже…
– Да куда уж шире? – удивился Дерпен. – И так вон… Ты капитаном стал, орден тебе какой-то исключительный присвоили…
– Да и заговор мы все же раскрыли, – улыбнулся батюшка. – Но я все же не понимаю, как же ты про герцогиню все же догадался, князь?
Князь уставился в потолок дормеза, неожиданно спросил:
– Только обещайте мне не смеяться, не насмешничать.
Молчание было ему ответом. Тогда князь признался.
– Мне пришло в голову, что герцогиня не носила почти никаких украшений, и она одна такая в том обществе оказалась, едва ли не единственная изо всех.
– Не понимаю, – сказал Дерпен.
– А ведь и впрямь! – Густибус вдруг пришел в восторг, смешанный с удивлением, даже с каким-то ошеломлением. – Ведь это же было на поверхности… – Он повернулся к батюшке и Дерпену, словно бы именно он доказывал им что-то. – Ведь везде сказано, что драгоценные камни, а порой и золото с серебром оказывают на магические операции самое непосредственное воздействие… Они не поддаются магии или искривляют ее, делают иной, приближают ее к собственной, порой и непредсказуемой природной заданности драгоценных камней или украшений… Ай да князь!
– Теперь я не понимаю, – сдержанно, терпеливо, но все и с заметным недоумением сказал батюшка.
– Да ведь это же просто! Она не носила драгоценностей, потому что не смогла бы тогда по своей прихоти оказывать вот это психическое действие на тех, в ком нуждалась, кого запугивала, как заметил князь, возможно даже, не могла бы перетекать в те личины, в которые умела превращаться, как мы видели в Луре во время бала… Она боялась драгоценностей, потому что они не позволили бы ей быть тем, кем она в действительности была. Вот это да! И как же мы этого прежде-то не заметили.
– Пожалуй, – Дерпен повернулся к батюшке, – теперь я начинаю понимать.
– Да, – кивнул батюшка Иона.
Все умолкли. Молчание длилось и тянулось, даже Стырь вдруг уронил чеканный дорожный стаканчик из имущества князя Диодора, который прежде держал в руках, не упуская возможности выпить господского винца.
– Да, – сказал и он. И тут же добавил своим простуженным за последние дни голосом: – Но ведь это заметил только князюшка?
– Князь, – Густибус не мог отвести от князя Диодора глаз, – да ведь это… Это же целая диссертация, и с хорошим итогом по всему, что ты заметил в герцогине-оборотнице. Ведь ко всем тем трактатам, которые я читал и тебе пересказал, следует еще присовокупить это свойство психического оборотничества – они не терпят драгоценностей! Вот это да, – протянул он, никак не успокаиваясь.
– Оказывается, князь, ты не зря был командиром, – сказал Дерпен. – Ты сделал, получается, больше всех нас, как бы пред тем нас и не хвалил.
– А ты сомневался?.. – протянул Стырь, но тут же устыдился своей нескромности, и принялся подливать в стаканчик еще вина.
– Полагаю, князь, тебе следует быть довольным, – батюшка улыбнулся, – и собой, и тем, что так все обернулось.
А князь Диодор уже откинулся, оперся плечами о стенку дормеза, полагая как следует соснуть, даже свою шапку, уже не западную, а нормальную, руквацкую, в какой из Мирквы выезжал, натянул на глаза, по-солдатски.
– Я бы и был доволен, батюшка, – сонным голосом проговорил он, – если бы не думал о том, другом, кто за всем этим колдовством в Парсе стоял, по моему мнению… Был бы, – повторил он, – да вот незадача – это еще не конец нашей истории. Теперь бы мне снова с ним, этим неизвестным, с тенью этой окаянной как-либо столкнуться, чтобы добраться до него. – И он уже в который раз вздохнул. – Но это от нас не зависит, кажется. А жаль. – Он помолчал. – Не люблю незаконченного дела… Впрочем, еще посмотрим.
– Да, – улыбнулся батюшка Иона и прикрыл князя дорожным одеяльцем. – Поживем – увидим, как и что обернется.
– А диссертации, – Дерпен повернулся к Густибусу, – по всему, дописывать придется тебе, маг. Князю до них дела нет.
– И допишу, – запальчиво отозвался Густибус, – вот только чернильницу отогрею. И даже больше напишу, как у нас все там получилось – тоже напишу. И про тебя, Дерпен ог-Фасм, напишу, и про батюшку. – Он перевел взгляд на Стыря. – И даже про тебя, Стырь, упомяну.
– Только чтоб я в записях тех не слишком глупым вышел, – попросил Стырь. – И чтоб кони у нас на загляденье казались. И чтоб жизнь наша на Парсе предстала сознательной и
