Оттого и утро настало как-то незаметно. Князь поднялся, умылся, побрился даже, приоделся как следует, спустился к завтраку, и почти половину всего завтрака жевал, не чувствуя вкуса, не замечая своих сотрапезников, едва сознавая, где находится. Лишь Густибус вывел его из этой зачарованности, объявив, что ночь прошла куда как беспокойно.
– Почему? – спросил князь.
– Так ведь к Дерпену врача местного три раза пришлось звать. Он и впрямь был… нехорош, – пояснил маг. – Оказывается, лекарь разбирается в своем ремесле, ожидал этого и готовился даже. Вот и прилег у нас в какой-то каморке, где ему мейстерина постелила.
– Что с Дерпеном? – опять спросил Диодор.
Батюшка к разговору интереса не проявлял, как жевал свои блинчики с медом, так и продолжал, должно, и сам поднимался к раненному воину, или успел уже переговорить с врачом.
– Утром врач сказал, что опасность еще не миновала, но теперь дело пойдет на поправку, потому что Дерпен борется. И пусть медленно, но выздоровеет.
– Жаль, что медленно, – отозвался князь, едва не с удивлением ощущая, что и сам начинает чувствовать вкус пшенной каши с молоком, которую щедрой рукой наложила ему в тарелку мейстерина этим утром. – Он был бы нужен.
– Ты князь и сам не до конца здоров, – буркнул батюшка.
– А что же лекарь этот с нами за стол не сел? – спросил князь рассеянно. – Заодно бы и познакомились.
– Спит, – коротко отозвался батюшка.
Тогда в гостиную, где они, оказывается, находились, вероятно, потому, что магические маячки слежения после молитвы батюшки растаяли, испарились без следа, исчезли, как будто их и не было никогда, строевой походкой вмаршировал Стырь, который был хоть и в небрежно застегнутой рубахе, но все же выглядел молодцом. Лишь одно и было неладно, что он казался каким-то сырым, вероятно обходил стражников, мельком подумал князь.
– Там… притащили кого-то к нам на носилках здешних.
Густибус фыркнул, батюшка спокойно и едва ли не устало усмехнулся. А Диодор так посмотрел на Стыря, что тот тут же стал поправлять рубаху и застегивать пуговицы камзола.
Это оказался Атеном, сегодня он был без повязки вокруг головы, но зато звенел шпагой, которую поправлял все время, привыкая к этому новому для него атрибуту наряда. Князь догадался, что куртье после ночного боя решил сделаться крутым воякой, и начать изучать шпагу как полагается, с тренировками. Шпага подходила к его длинной фигуре не больше, чем морской парус обычной деревенской телеге.
– Князь, – заговорил Атеном, после непременного ритуала раскланиваний, – к нам в посольство прибег… Прибежал посыльный из Лура от казначея его величества с просьбой незамедлительно с тобой переговорить.
И Диодор снова, как по приказу, ощутил, что нога начинает разбаливаться, мешая ему ходить и даже раскланиваться принятым тут образом. Ему бы, по всему, следовало устроиться перед камином, с книжкой какой-нибудь для вида, подумать о том сне, в котором могло оказаться и что-то любопытное, даже полезное для расследования, потому что голова у князя на удивление хорошо работала в том-то сонном состоянии, но приходилось все отставить, и заняться выполнением нелепой просьбы.
– Атеном, напомни-ка, как его зовут, – попросил князь.
– Казначея Парского королевства, главного распорядителя королевского двора зовут сьер Тампа тет Копмусат, граф Сасумон, граф ла Винж, барон…
– Как его зовут при дворе, – перебил куртье Густибус.
– Графом Сасумонским. И он весьма влиятельная фигура.
Далее князь опять отвлекся от окружающего, оделся механически, словно деревянная кукла, с помощью Стыря, который заметил повадку Диодора этим утром и бросился помогать. Но одевался, должно, не очень быстро, потому что когда вышел, на их невысоком крылечке, всего-то в две ступени, топтался Густибус в полном параде, и Атеном, разумеется. Куртье пояснил:
– Князь, ты будешь добираться до Лура в посольских носилках. И отнесут тебя назад, как князь Притун приказал.
– А ты как же?
– А я, – куртье повесил голову, – невелика птица, так у вас на рукве говорят, пешком потом уж как-нибудь.
Тащиться в носилках князю вдруг понравилось, вот только он вспоминал, как доложил о них Стырь этим утром, и не мог не улыбаться. Но все равно ему нравилось, даже нога стала немного утихать.
Ждать пришлось недолго, но все же пришлось. Когда их потом ввели в какую-то совсем уж аскетично обставленную светлицу, князь даже подумал, что опять ждать придется, не может же быть таким рабочий кабинет – тут даже полок с бумагами не было. Но это оказался именно кабинет королевского казначея, графа Тампы Сасумонского. Он и сам сидел в углу кабинетика, да так скромно и тихо, что его и заметить было мудрено. Но когда он поднялся, когда Диодор вгляделся в него, стало ясно, что скромность в этом человеке никак не отражает его внутренней силы.
Он был, пожалуй, что невысок, в очень странном длинном парике, который не столько прятал, сколько подчеркивал лысину под ним, наверное, голую, как Сухая степь в Рукве, без единого волоска. И глаза у него были красными, они хорошо подходили к этой лысине и всему
