10
На Земле Томаз не водил даже машину – беден был. Пробовал как-то пару раз с друзьями, но у него не получилось. А тут его сразу стали лодировать на пилота какой-то жутковатой машины – по сути, космического истребителя. И с этим у Тома, как и тогда, на Земле, ничего не получалось. То есть он старался, вникал, даже, по старой своей привычке, после лодирования пробовал вспомнить все, чему научился под нагрузкой. И действительно, почти все вспоминал, но стоило ему снова оказаться в машинке и попытаться на имитаторах, которые были в встроены ее программу, что-то сделать, как выяснялось, что ничегошеньки он не может и не умеет. Не получается у него… В этом была какая-то загадка, которую следовало разрешить, если он хотел в этой команде остаться.
Сам-то Том не очень хотел, но тогда, как было понятно с самого начала, его попросту выкинут туда же, откуда взяли. И внимание к нему, скорее всего, тогда будет куда как более пристрастным. И никакие уловки ему не помогут. И не исключено, что вычислят его и возьмут еще до того, как он попробует сбежать из Тихуа.
Поэтому он старался. Это было как бы продолжением его попытки скрываться, прятаться, удирать, чтобы остаться самим собой. Вернее, остаться тем, кем он сделался после… своего перерождения.
Зато у Тома отлично получалось усваивать те зачатки космонавигации, которые он уже когда-то проходил, когда умел лодироваться. И он даже не вспоминал эти знания, а начинал видеть их по-новому, так сказать, из кабины космического истребителя, с места пилота, который вообще-то, разумеется, привязан к кораблю-носителю, огромной матке, где у него только и могло быть место базирования. Даже с планеты земного типа нормальный средний истребитель не смог бы подняться в космос – слабовата у него была ходовая часть, хотя, если с бустерами, не исключено… Но этого Том не знал. Возможно, что этому его просто еще не обучили, а сам он не мог додуматься, потому что не перевел лодированные знания в свою память, которой мог бы уверенно оперировать.
Возможно, что именно та легкость, с которой он справлялся с космонавигацией, его в какой-то мере и спасла. Его не выгнали, а довольно неожиданно стали вкачивать в него управление средними машинами – боевыми кораблями, у которых был эпипаж до двадцати человек, и которые имели уже немалый запас хода и, соответственно, более мощное вооружение, чем на истребителе. Назывались они в программе по земной аналогии корветами и служили кораблями дальней разведки, мелкими транспортами и, что удивительно, посылочными кораблями. Вот это тоже было не вполне понятно. Ведь существовало же радиоволновое сообщение между кораблями, и были даже довольно мудреные схемы лазерной связи. Но все равно какие-то возможности передачи сведений посыльными судами, как в Средние века, почему-то тоже предусматривались.
В училище, как называлось то место, где Том оказался, у него все устроилось неплохо и даже возникло что-то вроде дружбы с таким же или чуть «постарше» пареньком по имени Карло Марини. Карло очень скверно говорил по-английски, частенько путал слова или произносил их на итальянский лад, но это не мешало ему говорить едва ли не постоянно, не замолкая. Он болтал, талдычил, трепался, и ему можно было не отвечать, за что он, кажется, и избрал странного мальчишку по фамилии Вревски в свои приятели – тот редко прерывал его пространные монологи.
Любимой темой Карло был, так сказать, анализ того, как во время боев сгорают истребители, как в них погибают пилоты и какие разновидности смерти они принимают в бою.
– Вот, предположим, у тебя сгорели движки и ты болтаешься в космосе с запасом кислорода суток эдак на пятнадцать, да? – говорил он. Его привычка чуть не каждую фразу заканчивать этим вопросительным «да» тоже могла бы раздражать, если бы Том не примирился с этим с самого начала. – Тебя уносит, расхождение с курсом матки градусов сорок, и нет никаких шансов вернуться на требуемое схождение и уравнять скорости. И ты сидишь один на один с космосом в своей кабинке, смотришь на звезды и подсчитываешь, сколько тебе еще осталось вдохов, да?
– Могут подобрать, – отвечал Том-Пол, – если электроника еще действует и можешь подать сигнал на матку.
– Да кто тебя будет спасать, парень? Мы же бросовый материал, мы же одноразовые бойцы, мы же… Да?
– Не думаю, что там настолько жестоко. К тому же истребитель тоже имеет ценность, даже подбитый. В конце концов его отремонтировать можно.
– Ты не понимаешь, да? У них на этом самом «Кромусе» на складах, в разобранном виде, наверное, тысячи три истребителей! Станут они об одном волноваться? Ты же не наклоняешься за лишней спичкой, если она у тебя из коробка выпала?
– Я давно спичками не пользовался, – честно признался Том, вздохнув. – Может, и стал бы, если бы запас этих спичек был ограниченный, конечный.
– А если она в лужу упала и уже не способна загореться?
– Если бы я оказался поблизости, я бы тебя спас.
– Вот то-то и оно, что если бы… К тому же ты сначала окажись там, ладно?
Такие разговоры порой изрядно мешали жить, но следовало быть контактным, потому что в этой среде, между будущими пилотами истребителей и экипажами корветов, постепенно, медленно, не очень уверенно, но вполне заметно, даже на взгляд отстраненного Павла Вревски, устанавливалось что-то вроде сплочения, будущего боевого братства, вполне солдатского содружества.
Вот что Тома интересовало более всего и о чем он тоже иногда думал в этот период: с кем же там, в глубоком космосе, мекафы могут воевать? Он знал, вернее, ему загрузили в одной из программ, что это что-то вроде инсектоидов, вполне разумных или полуразумных насекомых – нечто, называемое «саранчой космоса». Но Том не был в этом до конца уверен. «Губки» могли пойти и на такую штуку, как подлог, искажение реального положения дел в собственных интересах.
Тому даже пришлось постараться и выкинуть из всех программ, которые в него
