происходит, скоро звук двигателей самолета оборвался, а затем раздался взрыв, от которого дрогнула даже метель. Вспышки Том не увидел, но и без нее стало понятно, что штурмовику конец.
Ребята почти все были искромсаны, в живых осталось семь человек, не считая Тома. Трое были сильно контужены, у них текла из ушей кровь, одному разорвало живот, еще одному изломало руку – кажется, в трех местах, – так что она приняла совсем уж немыслимую форму. Том забрал тех двоих, что почти не пострадали, приказал оставаться за старшего ефрейтору Сагдееву, понемногу преходящему в себя, и пошел к батальону.
Когда они пересекали поле по направлению к штабу, над ними появился вертолет, который силой своих винтов завивал такие косы снега, что это было бы красиво, если бы он не принялся стрелять. Один из двоих прихваченных Томом солдатиков бросился в сторону, и его убило стразу. А когда Том с другим бойцом побежали по полю, оскальзываясь чуть не на каждом скачке, вертолет дал еще пару очередей и положил того солдатика, который бежал за Томом. Это был пожилой, рассудительный и медлительный мужичок, он не способен был бегать быстро, это его и погубило. Снарядом из скорострельной вертолетной пушки ему оторвало правую ногу.
Том, убедившись, что вертолет улетел, вернулся и присел перед солдатом. Но тот только и сумел проговорить мерзлыми губами:
– Что же они по своим-то?.. Или предатели нашлись?
Да, вертолет, возможно, сделанный людьми, стрелял теперь по ним, и это было несправедливо. Том не нашелся, что ответить, и просто ждал, пока солдат не умер. Спасти раненого в этой мертвой пустыне, постепенно вновь покрывающейся снегом, было невозможно. Том подхватил автомат с запасными рожками и пошел дальше.
Когда ему уже чудилось, что он заблудился в снежной круговерти, впереди показался танк. Машину здорово покорежило, башня слетела с корпуса, но не до конца, и висела, словно голова, неловко отсеченная неумелым палачом. В черную землю уперлось толстое дуло в зимних маскировочных разводах. Танк горел уже не сильно. Из переднего люка свисало тело водителя, он стонал, вся спина у него дымилась, и эта обугленная плоть распространяла такой запах, что Тома вывернуло. Но он все же попытался вытащить паренька.
Тот оказался не тяжелым, но лишь когда Том положил его на снег, пробуя загасить тлеющую ткань, он обнаружил, что нижняя часть водителя попросту сгорела до костей и страшно ужалась сделалась, словно бы частью карлика, приставленной к нормальному человеческому торсу. Разумеется, парень умер быстро.
Тогда Том отошел в сторону и умылся снегом, тихо матерясь на неизвестных летчиков, которые так легко, даже небрежно раздолбали весь их батальон, посланный кем-то на бессмысленную и бесславную смерть. Снег был грязный, но умыться было необходимо, чтобы скрыть слезы.
3
Свой батальон Том нашел, когда уже стали собираться какие-то ненормальные для русской зимы, красноватые сумерки. Действительно, все окрасилось в багрец, хотя дымки никакой на близком расстоянии заметно не было – ни на снегу, ни на том крошеве, которое осталось от их части.
Позже Том решил, что это у него странное последствие контузии, какой-то сдвиг со зрением. И хотя он по-прежнему не понимал, почему и зачем выжил, но абсолютно твердо знал, что медленно приходит в норму. Настолько, что когда в этих сумерках увидел дымок, пошел в правильном направлении.
Оказалось, почти три взвода выжили и даже командир батальона – майор – уцелел. Он-то и стал к утру восстанавливать подобие боевой части, назначил командиров взводов, проверил наличие оружия, оборудовал для раненых обогреваемую по-черному палатку, даже нечто вроде завтрака сумел устроить. Вот пища, а главное – горячий чаек были очень кстати. Люди, хотя и понимали, что проиграли бой самым жестоким образом и потеряли многих из тех, с кем за последние дни успели сдружиться, все же немного воспряли.
Еще, конечно, у них было оружие. Нашли пару тяжелых снайперских винтовок, почти не пострадавших, хотя одну потом пришлось перебирать, три пулемета и даже два ротных миномета с кучей боеприпасов к ним.
Бросить убитых, не попытавшись похоронить их, было нелегко. Но, во-первых, все-таки стояла зима, и, значит, долбить мерзлую, тяжелую землю саперными лопатками было невозможно. А во-вторых, за вьюжную ночь снег так укрыл следы вчерашнего разгрома, что ковыряться в сугробах показалось немыслимым.
За следующий день, опять довольно вьюжный, с поземкой на любом сколько-нибудь открытом месте, перешли на новую позицию. Зачем это было сделано, ни Том, ни кто-нибудь из других командиров взводов так и не понял, но майор настаивал, и его, конечно, послушали. Прошли километров десять, и теперь, как сказал майор на вечернем биваке, можно было к следующему утру дойти до расположения полка, вот только двигаться в темноте оказалось трудно, главным образом потому, что приходилось тащить раненых.
На следующий день кончились припасы, солдатики, кто поумнее, полезли в вещмешки, и какой-никакой ужин все же устроили, но этого было мало. Зато один из новых подчиненных Тома предложил ему четверть настоящей луковицы, которая отлично пошла с неизменными сухарями. Парня звали Зураб, он проникся к Тому доверием, потому что, как выяснилось, тоже работал до войны на Ярославских верфях, монтажником трубопроводных систем. На каждом, самом небольшом корабле была пропасть этих самых трубопроводов, вот их-то он и монтировал, а потом еще и налаживал, как словоохотливо пояснил Зураб вечером, когда они, измотанные и слегка обмороженные, укладывались на лапнике, чтобы хоть немного поспать.
Полк нашли крепко за полдень на третий день после боя. От всей деревеньки, где полк расположился, даже от штабных землянок, невесть каким образом вырытых в чистом поле, мало что осталось. Не составило труда разобраться, что бой тут был более жестоким и окончился еще более страшным разгромом. Зато в кузове недогоревшего грузовика нашлись неплохие и разнообразные консервы, а еще – картонный ящик с папиросами «Беломорканал». От одного их вида дохнуло таким домашним уютом, что Том не стал экспериментировать с трубкой, а с наслаждением принялся тянуть эти папиросы одну за другой.
