отрицания, не дает потребителю никакого ответа на вопросы, которые перед ним ставятся, оно оставляет этого потребителя наедине с самим собой, со своим расторможенным сознанием, не имея никакой уверенности в том, что порождаемый им «шок» заставляет его пересмотреть свои прежние ценности. Сорвать покров с «неистинного мира» и показать, как он отвратителен, – этого все же слишком мало, чтобы сделать мир лучше, чем он есть.
Возникнув не как теоретическая установка, а как своего рода метафора [
Глава III ПРОБЛЕМА РЕВОЛЮЦИОННОГО КЛАССА
Идея о превращении «развитого индустриального общества» в «тоталитарное общество» и акцент на «тотальном» отрицании как способе его разрушения связаны у леворадикальных идеологов прежде всего с тезисом об «исчезновении» в этом обществе революционного «агента исторического процесса», о «дереволюционизации» рабочего класса. «В капиталистическом мире, – пишет автор «Одномерного человека», – они (буржуазия и пролетариат. – Э. Б.) до сих пор являются основными классами. Однако развитие капитализма привело к таким структурным и функциональным изменениям этих двух классов, что они, по- видимому, больше не являются носителями исторических преобразований. Скрытая заинтересованность в сохранении и совершенствовании существующих институтов примиряет эти ранее антагонистические классы во все увеличивающемся масштабе… Ввиду отсутствия носителей социальных перемен критика находит себе место лишь на очень высоком уровне абстракции» [66].
Тезис об «утрате» современным промышленным пролетариатом Запада революционной роли лежит в основе леворадикальной идеологии 50-60-х годов. Само возникновение движения «новых левых» во второй половине прошлого десятилетия было в известной мере порождено пессимистической оценкой определенной частью буржуазной интеллигенции революционной перспективы на Западе и неверием ее в рабочий класс как в силу, стремящуюся к радикальным преобразованиям и способную довести их до конца. Пессимистическая оценка роли американского рабочего класса получила отчетливое выражение уже во взглядах Райта Миллса, распространившего эту оценку на рабочий класс всех развитых стран.
«Я не совсем понимаю, – писал Райт Миллс в «Письме к новым левым» в 1960 г., – почему некоторые теоретики новых левых так упорно цепляются за идею о том, что именно «рабочий класс» передовых капиталистических стран и есть движущая сила исторического развития или даже самая главная движущая сила, – вопреки действительно убедительному историческому опыту, который теперь опровергает подобные надежды». Миллс, правда, оговаривается, что к этому вопросу необходимо подходить с должной осторожностью. «Конечно, мы не должны «списывать со счета» рабочий класс, но мы должны изучить всю эту проблему, и притом – совершенно заново. Там, где рабочий класс существует как историческая движущая сила, мы, конечно, должны сотрудничать с ним, но нам не следует рассматривать его как необходимый рычаг истории…»
Идею отрицания пролетариата как революционной силы разделяют и леворадикальные идеологи из стран Азии, Африки и Латинской Америки. Для них отрицание революционной роли пролетариата вообще, западноевропейского и североамериканского пролетариата прежде всего явилось не столько непосредственной реакцией на отсутствие индустриального рабочего класса в ряде освобождающихся стран, сколько моментом общего отрицания западноевропейской культуры. Самоутверждение угнетенных наций ассоциировалось в их сознании со всеобщим отрицанием угнетающих наций без какой бы то ни было внутренней классовой дифференциации последних
[
Так, излагая теорию «угнетенных цветных народов» и противопоставляя «нации- пролетарии» «нациям-буржуа», некоторые идеологи из этих стран утверждали, что в новых исторических условиях миссия освобождения всего человечества ложится на «третий мир». А поскольку основную массу населения последнего составляет крестьянство, то именно оно, а не пролетариат и способно выступить в качестве ведущей революционной силы современности: «в колониальных странах революционны только крестьяне», поскольку им «нечего терять, а приобрести они могут все».
Само собой разумеется, что леворадикалы развитых капиталистических стран не могли ориентироваться на крестьянство в качестве революционной силы. Поэтому, говоря об «исчезновении» революционного пролетариата, они ставят вопрос о «силах отрицания» в иной плоскости.
В работах первой половины 60-х годов Маркузе дает еще неопределенный ответ на этот вопрос. Существуют ли «силы революционного отрицания» в современном обществе? Возможно, существуют, а возможно, и нет. «Одномерный человек», предупреждал Маркузе читателя своей книги, будет колебаться между двумя противоречивыми гипотезами: 1) что развитое индустриальное общество способно не допускать в течение обозримого будущего качественных изменений; 2) что существуют силы и тенденции, которые могут преодолеть это сдерживание и взорвать общество.
Что же это за гипотетические силы? Это «аутсайдеры», т. е. социальные группы, «неинтегрированные» в систему госмонополистического капитализма, отбросы «общества изобилия», не разделяющие интегрирующих «ложных» потребностей. К этим силам Маркузе причислял национальные меньшинства, население гетто, безработных – словом, всех тех, кто, по его мнению, имеет основания быть недовольным существующими в капиталистическом обществе порядками. «…Под консервативной народной базой, – писал Маркузе, – лежит слой отверженных и аутсайдеров, эксплуатируемых и преследуемых, тех, кто не работает и не может иметь работу. Они существуют за пределами демократического процесса; их жизнь есть наиболее непосредственное и наиболее реальное воплощение необходимости ликвидации нетерпимых условий и институтов. Таким образом, их оппозиция революционна, даже если их сознание не является таковым… это элементарная сила, которая нарушает правила игры и, таким образом, обнажает нечестный характер этой игры. Тот факт, что они начинают отказываться от участия в игре, быть может, является фактом, который знаменует начало конца периода»
